Корона Подземья - А. Г. Говард

– Я никогда к ним не прикасался, – произносит Джеб сдавленным голосом. – Ни разу. А он – да?

Как я отвечу? Хорошо, что я стою спиной и Джеб не видит моего лица. Страшно подумать, чту оно может ему выдать.

Он едва ощутимо гладит крылья, и все нервные окончания в моем теле отзываются.

– Скажи мне, что больше он ничего не трогал, Эл.

Джеб проводит ладонью вдоль крестообразного пересечения жилок, слегка касаясь драгоценных камней.

Мое сердце замирает.

– Мы целовались.

Жестоко признавать это вслух, но я больше не в силах лгать.

– Я пыталась забрать свое желание, чтобы спасти нас.

Джеб издает страдальческий звук, что-то среднее между затрудненным вздохом и рыком. Мне нужно видеть его лицо – пусть даже это значит, что он увидит мое.

Он отходит от меня – спине и крыльям становится холодно. Я поворачиваюсь, и Джеб заметно напрягается. Ворча, он отталкивает шезлонг, и тот ударяется о стену, по пути перевернув стол. Пустая тарелка летит на пол. Раздается лязг, и я каменею.

– Морфей… – гневно произносит Джеб, словно выплевывая это имя. – Он посещает твои сны и летает с тобой. Разве смертный способен с ним соперничать?

– Это не соревнование, – отвечаю я. – Я сделала свой выбор.

– Поэтому ты лгала так долго? – спрашивает Джеб, глядя не на меня, а на свои ботинки. – Потому что «сделала свой выбор»?

Он с такой силой стискивает зубы, что я вижу, как движутся мускулы под кожей.

– Нет. Ты лгала, потому что я просто тренер. Просто художник. Мне нечего предложить. А он может подарить тебе сколько угодно волшебства и красоты. Целый мир.

Джеб медленно поднимает голову. Его зеленые глаза напоминают лес, измятый бурей.

– Мир, которым ты предназначена править.

Слова замирают во мне. Я в таком бешенстве, что готова его ударить.

Как? Джеб посмотрел всё, но проглядел самую важную часть нашего путешествия? То, что мы узнали о самих себе и друг о друге?

Нет. Он посмотрит это кино во второй раз, и уж я позабочусь, чтобы мы с Джебом увидели одно и то же.

Я обхожу его и поворачиваю рубильник на стене, чтобы приглушить свет. Загорается экран. На сей раз я принимаю точку зрения Джеба, смотрю на происходящее его глазами. Сражаюсь с цветами-зомби, побеждаю осьминоржа, придумываю, как разбудить гостей Мартовского Зайца.

Есть кое-что новенькое – например, как Джеб поворачивает меня к себе, когда я сплю в лодке, гладит по голове и обещает хранить от опасностей. Или как феи убаюкивают его, когда нас разлучили в жилище Морфея. Как они пытаются сделать так, чтобы он забыл меня, но мое лицо постоянно является ему во сне. Как отчаянно он пытается сбежать, пока сидит в клетке, а я борюсь за корону.

А потом начинается самая жуткая сцена, которую я воображала лишь в худших кошмарах.

Паутинка проскальзывает в клетку. Теперь они с Джебом одного роста. Присев на лежащий на боку ломтик груши, она рассказывает Джебу о моей судьбе. Я ощущаю его ужас и беспомощность, когда он вскакивает, полный отчаянной решимости найти меня, и бьется головой о прутья, рассекая кожу.

Слова Паутинки останавливают Джеба.

– Ты готов умереть за нее, смертный рыцарь?

Вцепившись руками в решетку, он смотрит на фею. Кровь затекает ему в глаза.

– Если это поможет Алиссе вернуться домой.

Паутинка, не моргая, глядит на него.

– А готов ли ты пережить нечто худшее, чем смерть? Быть потерянным для всех, даже для самого себя, оказаться там, где воспоминания смывает черная волна? Ведь, чтобы освободить Алиссу, тебе придется занять место Королевы Слоновой Кости в бормоглоте.

Джеб колеблется. Я это чувствую: его сердце начинает биться прерывисто, а мозг – лихорадочно подыскивать иные варианты. Но вот оно вновь стучит спокойно и решительно.

– Да. Я это сделаю.

– И придется.

Они вместе вылетают из клетки, и Паутинка подводит его к оловянной коробке размером с большой шкаф.

Джеб гладит гигантские белые розы на боках бормоглота и рассматривает всплывшее на поверхность лицо Королевы. Потом достает из кармана нож. Закатывает рукав и проводит тупой стороной лезвия по предплечью, разглядывая розы. Свой будущий холст. И уныло сутулится.

– Но тут понадобится всё, до капли.

– Разве не в этом подлинный смысл самопожертвования? Отдать больше, чем у тебя есть, чтобы спасти того, кого любишь? – спрашивает из-за спины Паутинка.

Джеб стискивает зубы.

– Где кисть?

Фея протягивает ему кисть.

Он сосредотачивается. Руки дрожат, против его воли.

– Я… я не могу успокоиться.

Паутинка сжимает запястье Джеба.

– Можешь. Ты художник. И это – самая главная картина в твоей жизни.

Джеб стирает капли пота, выступившие на лбу.

– Мой старик никогда не думал, что я чего-нибудь добьюсь живописью.

Паутинка грустно улыбается и зависает в воздухе, давая ему место.

– Значит, каждым движением кисти ты будешь доказывать, что он неправ.

Джеб скрипит зубами от боли, пока снежно-белые розы делаются красными…

Картинка гаснет, занавес падает, включается свет. Мы с Джебом поворачиваемся друг к другу.

– Ты говоришь, – произношу я, – кто может с ним соперничать?

Слезы наворачиваются на глаза, но я их удерживаю.

– Просто художник. Своей кровью ты нарисовал мою свободу. Просто тренер. Ты перелетел через пропасть на доске, чтобы спасти меня. Тебе не нужна магия, Джеб.

Я касаюсь его лица, и он приникает щекой к моей ладони. Гнев и боль исчезают.

– Что бы ни случалось с нами, ты стоял на своем, используя только свою человеческую смелость и изобретательность. Ты мой рыцарь. Больше не нужно никому ничего доказывать. Ни твоему отцу, ни моей маме, ни Морфею, ни мне. Ты уже доказал, что ты именно такой, каким я тебя всегда считала. Ты человек, которого я люблю.

Темные глаза Джеба темнеют от желания. Он с силой притягивает меня к себе, целует сначала узоры на лице, потом губы, нежно поглаживая большими пальцами мои виски. У него вкус лунного печенья – смесь миндаля, сахара и магии.

Джеб обнимает меня и держит так крепко, что я едва дышу. Я глажу мягкие волоски на груди, в том месте, где распахнут пиджак. Пусть даже в душе у нас – буря эмоций, теплые объятия Джеба – самое спокойное место на свете. Совершенно не хочется их покидать.

– А что произошло потом? – спрашивает он, уткнувшись губами мне в макушку, таким тоном, что мое блаженство тут же проходит. – Я должен знать, что отдала ты, чтобы вытащить меня из коробки. Наверное, нечто большее, чем поцелуй.