Браззавиль-бич - Уильям Бойд

Часа через три после полудня вдали короткое время слышалась стрельба, потом все стихло. К концу дня вдруг задул сухой ветер, флаг у меня над головой отважно заполоскался, залопотал, захлопал. Я видела, что гранитолевый квадрат возле пушки так же сильно бьется на ветру. Это меня подбодрило. Конечно же, говорила я себе, в любой армии знают, что означает белый флаг. Я — пленница ЮНАМО и жду, чтобы меня спасли.

Я увидела их в сумерках, несколько фигур, они профессионально передвигались короткими перебежками от дома к кусту, от дверного проема к изгороди. Я вылезла из своего накрытого плащ-палаткой ящика и встала, подняв руки высоко над головой.

— На помощь! — завопила я из всех сил. — Спасите! Я — пленница.

Тишина. Они исчезли из вида. На какое-то мгновение я подумала, что у меня галлюцинации. Я снова заорала, голос сорвался на визг. Я обернулась, схватила свой флаг и начала им размахивать из стороны в сторону.

— На помощь! Спасите! Я — пленница!

Тут я увидела движущуюся фигуру. Потом еще одну. Облегчение теплой волной разлилось у меня по телу. Пока они подбирались ко мне, по-прежнему мелькая, перебегая от укрытия к укрытию, я выкрикивала им уверения в безопасности. Это не подвох, кричала я, тут действительно никого нет. Я одна. Я — пленница. На помощь.

В конце концов они вышли, возникли из дверных проемов, из-за стен и двинулись на меня, автоматы наизготовку. Их было пятеро. Объемистые ранцы и амуниция делали их громадными, они шли против света, их круглые шлемы черными силуэтами рисовались на фоне пыльного янтарного заката. Я держала белый флаг высоко над головой, руки и плечи болели от усилия.

Когда они приблизились, я вгляделась в их лица грязные, потные, бородатые, двое из них, без сомнения, были белыми.

Они уставились на меня, как зачарованные.

— T’as raison, coco, — сказал один из них с сильным бельгийским акцентом, — c'est une gonzesse[15].

Мне пора подстричься… Собаки вернулись на берег… Вода состоит из двух химических элементов… Нужно купить новый холодильник… Ничто в теории эволюции не может объяснить возникновение сознания… Гюнтер попросил меня навестить его в Мюнхене…

Голова у Хоуп занята мельканием этих случайных мыслей и отрывочных наблюдений, сейчас, когда она сидит у себя на веранде, пьет холодное пиво и смотрит на закат.

Хоуп видит, что пришел ее ночной сторож, машет ему рукой. Это седобородый старик, для охраны ее домика у него есть карманный фонарик, лук и три зазубренных стрелы. Он вытаскивает из под веранды деревянную скамейку, чтобы, усевшись на нее, нести свою ночную вахту.

Хоуп хлопает в ладоши, пытаясь убить зудящего над ухом москита, и отпивает глоток кисловатого пива. Еще одна мысль всплывает у нее в сознании. «Существует всего три вопроса…» Кто это сказал? Какой-то философ… Так вот, он сказал, что существует всего три вопроса, на которые человек любой расы и мировоззрения повсюду и во все времена жаждет найти ответы. (Кант?.. — перебирает имена Хоуп… — Аристотель?.. Шопенгауэр?..) Как бы то ни было, вопросы она сейчас вспомнила.

— Что я могу знать?

— Что я должен делать?

— На что я могу надеяться?

Именно на них, утверждал этот мыслитель, пытались ответить все мировые религии, философии, культы и идеологии.

Когда Хоуп рассказала про три вопроса Джону, он рассмеялся. Он заявил, что это очень просто; он мог бы сильно облегчить участь и философов, и всего страждущего человечества. И сразу написал для Хоуп ответы на клочке бумаги.

Тогда Хоуп разозлило его высокомерие. Он отнесся к ее словам, будто уже слышал этот шуточный тест в гостях и знает, как надо реагировать. Тем не менее она сохранила бумажку, где он нацарапал ответы. Бумажка стала мягкой и потертой, Хоуп носила ее с собой и постоянно вытаскивала; на ощупь она теперь похожа на лоскуток шелковистой материи или замши, но мелкий, остроконечный почерк Джона разобрать еще можно. Он написал следующее.

Что я могу знать? Досконально и точно — ничего.

Что я должен делать? Стараться не причинять никому страданий.

На что я могу надеяться? На лучшее (но это не играет никакой роли).

Ну вот, сказал он, с этим мы разобрались.

Хоуп Клиавотер стояла на платформе в Эксетере и ждала Джона, который должен был приехать лондонским поездом. Сначала она понапрасну высматривала его в толпе пассажиров, потом увидела, как он выходит из вагона первого класса на краю состава. Первым классом, подумала она, глазам своим не верю. Она двинулась ему навстречу. Он тащил тяжелый чемодан, сильно кренился в сторону, чтобы уравновесить его тяжесть, и передвигался торопливой шаркающей походкой, которая при других обстоятельствах могла бы ее позабавить. Какого черта он туда напихал, подумала она.

— Книги, — ответил он на ее невысказанный вопрос. — Извини.

Она поцеловала его в щеку. «Не болтай глупостей, — сказала она, — вези все, что хочешь».

Он был бледный и похудевший. Но выглядел не так уж плохо, учитывая анамнез.

Когда они ехали на машине в Ист Неп, он в основном молчал и смотрел на мелькавшие за окном пейзажи. День был холодный и ясный, ночью крепко подморозило, иней по-прежнему лежал на земле и на живых изгородях. Ветра не было, буки и вязы стояли неподвижные и застывшие.

— Господи, как я люблю зиму, — внезапно проговорил Джон.

Хоуп на него посмотрела. «Как же ты мог жить в Калифорнии?»

— Вот именно, — ответил он с яростью. — Именно. Нечего мне было там делать. Потерять столько времени! — Он помотал головой, точно отгоняя от себя какое-то воспоминание. — Понимаешь, если бы я остался здесь… Я бы никогда не ввязался в эту чепуху с теорией игр.

— Джон, перестань. Так вспоминать о прошлом бессмысленно. Нам всем есть о чем пожалеть.

— Мне от этого никуда не уйти, — в голосе его прозвучало острое отвращение к себе самому. — Теория игр — чисто калифорнийское занятие.

Это было сказано с такой горячностью, что Хоуп не знала, как ответить, и некоторое время вела машину молча. Когда тишина стала гнетущей, начала перечислять, что нового появилось за это время у нее в коттедже.

— Можем мы взглянуть на море? — ни с того ни с сего отрывисто спросил он.

— Д-да, конечно… Прямо сейчас?

— Пожалуйста. Если ты не против.

Она свернула направо и ехала по тропинкам между живыми изгородями, пока не нашла удобную приступку. Они перелезли через кусты и стали подниматься по ровному покатому склону, поросшему утесником. Здесь дул ветер, охлестывавший их холодом с Ла-Манша, Хоуп повязала шарф на голову, чтобы защитить уши. Они дошли до верха округлого холма и увидели море, покрытое свинцово-серой зыбью. Тусклое солнце висело низко, предметы отбрасывали длинные тени. Через двадцать минут начнет смеркаться, подумала она.