Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

Вэл заговорил самым спокойным тоном, как говорил с напуганными лошадьми:

– У меня несколько друзей в Париже занимаются живописью. Никто из них особо не блещет, но тем не менее я им ужасно завидую. Мне кажется просто чудом, когда из цветовых пятен проступает дерево или лицо. По-моему, писать людей сложнее всего. У каждого собственное представление о том, как он выглядит, и оно редко совпадает с тем, что видят другие, глядя на этого человека.

«Должно сработать, – сказал Вэл про себя. – Теперь он знает, что я не рассчитываю, чтобы этот чертов портрет был похож. Мне лично все равно – пусть нарисует хоть воздушный шарик с двумя точечками вместо глаз».

Рука Альберта наносила уверенные, быстрые штрихи.

Вэл улыбнулся.

– Мистер Сен-Бревэн, вы хотели бы улыбаться на портрете?

Вэл хотел бы послать Ринка ко всем чертям. Но ограничился замечанием, что ему предпочтительнее было бы без улыбки.

Альберт кашлянул. Это означало, что он собирается заговорить.

– Я согласен с вами насчет портретов. Это самое трудное. – Он помолчал, а затем выпалил решительно и откровенно: – Я тоже не великий мастер, как и ваши парижские друзья. Лица мне удаются, пожалуй, хуже всего. Но за картину, на которой изображена ваза с апельсинами, никто не хочет платить. По большей части люди мечтают себя увековечить… Извините, я не хотел вас обидеть, я знаю, что баронесса уговорила вас позировать мне, у вас этого и в мыслях не было. Я вам сочувствую и очень хорошо понимаю. Однажды в Филадельфии она заговорила со мной, и я опомниться не успел, как оказался в Новом Орлеане, в такой дорогой квартире, каких в жизни не только не снимал, но и не видел. – Альберт ухмыльнулся. – Она неподражаема. Никогда не пожалею, что познакомился с ней, если, конечно, не умру с голоду.

Вэл решил, что Ринк не так уж плох. С ним стоило познакомиться.

– Вы уроженец Филадельфии?

– Нет, я родился в поселке при большой дороге. Такой маленький поселочек, что у него и названия-то не было. Учился в Филадельфии. Мы с Ханной сэкономили немного денег, и несколько месяцев я мог брать уроки. Мне всегда хотелось писать лучше. Я чувствую, что вижу мир глазами художника, но не могу изобразить то, что вижу. Должно быть, я слишком тщеславен.

– Или слишком скромны.

– Нет. Скромностью я никогда не отличался. Во всяком случае, мне так говорили. – Альберт усмехнулся и принялся смешивать краски на палитре.

– По-моему, скромность – это та добродетель, которую сильно переоценивают, – сказал Вэл. Беседа начинала ему нравиться.

Альберт любил поговорить. Особенно об искусстве и о себе. Благосклонность Вэла открыла шлюзы.

Вэл позировал два часа, опершись локтем на срезанную колонну с каннелюрами, которую Альберт избрал в качестве достаточно классического атрибута. Он многое узнал о жизни Альберта и о его надеждах на будущее. Понял он, и почему Альберт никогда не станет знаменитым художником, несмотря на все свои устремления. Дело было вовсе не в том, что он не мог писать, как ему хотелось. Мастерство могло прийти со временем. У Альберта не было вкуса.

– Например, возьмем ту девушку, которая работает с Ханной в магазине, – сказал Альберт. – Пожалуй, я один из немногих, кто внимательно смотрел на нее. Большинство сказали бы, что она почти дурнушка. Но я смотрю глубже. Эта девушка, ее зовут Мэри, у нее волосы и глаза цвета хереса. В глубине глаз сияет золотой огонек, и волосы отсвечивают золотом, когда на них падает свет. Я хотел бы написать ее, написать так, как я ее вижу. Я посадил бы ее рядом со столиком, а свет падал бы сбоку, чтобы волосы отсвечивали золотом. На столик я поставил бы графин с хересом того же золотого цвета. А глаза смотрели бы прямо на вас, и в их глубине сияли бы золотые искорки… Но я знаю – у меня ничего не получится. Пожалуй, это слишком тонкая работа.

– Это замечательная мысль, – сказал Вэл Альберту. «Ты и представления не имеешь, насколько замечательная», – добавил он про себя. Эта Мэри с глазами цвета хереса, девочка Розы Джексон, – как раз то, что ему надо, чтобы отвлечься, не наживать себе забот, которые у него появились бы, если бы он взял на содержание Сесиль Дюлак. Он уже пообещал себе неделю развлечений в отеле с тремя покладистыми шлюхами. Но девица от Розы – это еще лучше. Она умна. И свидетельство тому ее уход из борделя и то, что она сумела достичь респектабельности и благосостояния. Любопытно понаблюдать, как долго она сможет разыгрывать недотрогу.

А отбросив эту позу, она проявит все те незаурядные способности, благодаря которым девочки Розы по праву считаются лучшими проститутками на Миссисипи.

– Здравствуйте, миссис Ринк. Мисс Макалистер здесь? Мэри шила за ширмой. Услыхав голос Вальмона, она уколола палец иголкой.

– Здесь, – ответила Ханна. – Сейчас она выйдет. Мэри вытерла руку об юбку, затем поспешно попыталась затереть кровавое пятно. Иголку она потеряла. У нее кружилась голова. Вставая, она уронила на пол воротничок, над которым трудилась.

Но разве это имело какое-то значение? Он пришел к ней!

– Доброе утро, месье! – выйдя из-за ширмы, сказала она.

Свет падал сзади, высвечивая силуэт Вальмона так же, как закат, когда она впервые увидела его. Лицо было в тени, но Мэри не было никакой надобности видеть его. Она знала это лицо наизусть.

«Альберт Ринк действительно умеет видеть, – думал Вэл. – Действительно в глубине глаз этой девчонки словно горят крохотные золотые свечи. Странно, что я никогда этого не замечал. Возможно, это из-за ее румян. Розе следовало бы научить ее накладывать их не так густо».

Он слегка поклонился и улыбнулся. У Мэри сердце перевернулось в груди.

– Я собираюсь прогуляться по береговому валу и взглянуть там на одно судно, – сказал Вэл. – Если вы свободны, мадемуазель, я хотел бы пройтись с вами. Мы могли бы выпить кофе на рынке.

Мэри даже не взглянула на Ханну.

– Я надену чепец, – сказала она.

– Мэри, возьми шаль, – засуетилась Ханна.

– Сегодня такой чудесный день. Кутаться совсем ни к чему, – ответила Мэри. В воскресенье снова стало тепло. Мэри про себя возблагодарила всех святых. Благодаря теплой погоде она утром надела свой лучший чепец. Нервными, неуклюжими пальцами она завязала полосатый бант под подбородком.

– Я готова, месье Сен-Бревэн.

Оказавшись на солнце, Вэл разглядел, что румянец у Мэри естественный. Это был первый сюрприз, поджидавший его.

Второй не заставил себя ждать – Мэри перешла на французский язык. Говорила она почти безупречно:

– Вы собрались взглянуть на «Бенисон», месье? Я слышала о нем от дам в нашем магазине. Если позволите, я бы тоже хотела взглянуть на него.

– На нее, – поправил Вэл. – Для моряков и в Англии, и во Франции любое судно – всегда женщина. Говорят, это из-за того, что мужчины их очень любят, хотя они чрезвычайно опасны.