Наследство из Нового Орлеана - Александра Риплей

У него будут все удовольствия, которые несет с собой брак, без каких-либо связывающих ограничений. Он будет величайшим дураком, если не сделает заявку на самую прекрасную, самую привлекательную женщину, которую ему доводилось видеть.

Но она не любит его. И даже не хочет его. Она, конечно, уступит. Она может оказаться достаточно искусной, чтобы изобразить и любовь, и желание.

Но он не позволит себе обмануться. Невозможно не узнать настоящее чувство, когда раскрывается не только тело, но и сердце.

И тогда он почувствует омерзение. К самому себе. К самой системе купли содержанок. К купле-продаже поддельной любви.

Вэл крепко сжал поводья – лошадь уже была готова бежать неизвестно куда.

Но тут он узнал приметные места у дороги и со смехом ослабил хватку. До Бенисона оставалось чуть более мили.

– Уже в стойло хочется, да? – сказал он. Лошадь повела ушами. Вэл похлопал ее по боку. – Ладно, едем домой. Тебе теплой мешанки, а мне горячего пуншу.

В Бенисоне на Вэла обрушилось столько забот, что ему некогда было думать о Сесиль. Было уже двадцать первое декабря, а двадцать седьмого он собирался на скачки в Чарлстон – со Снежным Облаком и еще тремя лошадьми. Чарлстонские скачки были самыми знаменитыми в Америке: участники приезжали из Франции, Англии и Ирландии, а также со всех уголков Соединенных Штатов. Вэл уже бывал на этих скачках, но никогда не выставлял собственных лошадей.

– Европейцы привозят своих лошадей за несколько месяцев до скачек для акклиматизации. Но я хочу встретить Рождество дома, – говорил всем Вэл. – Поэтому беру кусочек Луизианы с собой. Моим лошадкам не нужно будет приспосабливаться к Южной Каролине. Они и не почувствуют, что уехали из дома.

Когда все поняли, что Вэл имеет в виду, то решили, что денег у него больше, чем ума. Он купил океанский пароход, построенный специально по его заказу в Ирландии. Пароход стоял пришвартованный в Новом Орлеане уже четыре месяца. На нем побывал практически каждый горожанин, и все выражали решительное неодобрение – когда Вэла не было поблизости. Говорили, что каюты просторны и шикарны до неприличия. Вэлу, капитану, жокею Вэла, старшему конюху и даже грумам предназначались отдельные помещения. Команда размещалась в кубриках всего на четыре человека. Обитые войлоком стойла для лошадей были просто нелепы. Еще более нелепы были огромные трюмы, предназначенные для силоса и соломы из Бенисона и бочонков с водой.

Пожилой американец, когда-то изучавший историю Древнего Рима, неустанно бормотал на протяжении нескольких часов: «Калигула, Калигула…» Креолы покачивали головами, оскорбленные тем, что всю команду привезли из Новой Англии. Из того, что говорил капитан, никто не мог разобрать ни слова.

Но все признавали, что у Сен-Бревэна есть стиль, и делали колоссальные ставки на его лошадей. Неважно, выиграют они или проиграют, будет просто замечательно показать снобам из Чарлстона, что Новый Орлеан тоже есть на карте.

Судно называлось «Бенисон». Оно должно было начать двигаться вверх по реке до усадьбы в самый день Рождества, когда движения по реке не будет и можно будет свободно определить фарватер для его глубоко сидящего корпуса.

В субботу и воскресенье Вэл проверял, все ли готово к перевозке лошадей и прочего необычного груза. Он переговорил со всеми, кто занимался приготовлениями, и дважды проверил все.

Помимо того, он вновь просмотрел все планы, связанные с поместьем, вместе со своим дворецким Неемией. Ведь поездка в Чарлстон займет более месяца. И еще нужно было поблагодарить Агнес, экономку, за то, что украсила дом плющом, остролистом, омелой, сосновыми лапами, листьями магнолии и гирляндами алых и белых камелий. За день, что он провел в городе, особняк превратился в праздничный дворец. Он разговорился об этом с главным садовником и осмотрел с ним его хозяйство, – ведь того тоже следовало поблагодарить. Несмотря на необычно холодную погоду, сады цвели вовсю.

Вэл распорядился срезать самых лучших цветов. Отправляясь в город, он возьмет их с собой. Они послужат великолепной прелюдией к беседам с множеством тетушек и двоюродных сестер во время обязательных рождественских визитов. Пока каждая из дам будет рассказывать ему, какие именно просчеты допустили ее собственные садовники, надлежащие двадцать минут истекут, и он сможет отправиться с очередным букетом со следующим визитом.

Рождество обещало быть напряженным. Утром надо было раздать подарки рабам, посетить мессу в часовне плантации, съездить в город навестить родственников и заблаговременно вернуться, чтобы не опоздать к погрузке судна, которой ему предстояло руководить.

И скорее всего, спать придется не более двух часов. Он давно принял приглашение Микаэлы де Понтальба отужинать у нее в сочельник. Ужин накануне Рождества – европейский обычай, которого в Новом Орлеане не придерживались. Подавали двенадцать блюд, и гостей тоже должно было быть двенадцать, а заканчивался ужин ровно в полночь шампанским – поднимали бокалы за начало рождественского дня и рождение младенца Иисуса.

Если повезет, он возвратится в Бенисон к пяти утра.

Вэл испытывал глубочайшую симпатию к баронессе и ее сыновьям. Их присутствие в Новом Орлеане было просто даром небес. Даже когда у Вэла не было времени повидаться с ними, он знал, что где-то рядом находится частица Парижа. И тогда он меньше тосковал по Франции.

Но он проклинал себя за то, что согласился провести с ними сочельник. До отъезда в Чарлстон оставалось столько дел! А под маской беззаботного прожигателя жизни Вэлу приходилось скрывать постоянно грызущую его тревогу за предстоящее плавание, за каждый его этап, за возможность провала всех его тщательно продуманных планов.

Еще больше он злился на себя и на Микаэлу за тот портрет, который она хитростью навязала ему. Придется позировать Ринку в понедельник и вторник – в самый сочельник.

Мэри видела, как Вальмон прибыл на утренний сеанс к Альберту Ринку в понедельник. В этом не было ничего неожиданного – Ханна предупредила ее, что Вэл приедет.

– Мэри, Альберт так волнуется! Можно подумать, что он будет писать портрет с самого президента Филмора.

Мэри подумала, что у Вэла усталый вид и он явно не в духе. Она отошла от окна, прежде чем он успел заметить ее. Она тоже устала, но поддаваться усталости не могла – ее ждало шитье.

– У вас несколько утомленный вид, мистер Сен-Бревэн, – сказал Альберт Ринк. – Когда захотите ненадолго присесть, скажите мне.

Вэла раздражали нервозные, подобострастные манеры Ринка. Он хотел, чтобы тот не прерывал работу и побыстрее покончил с портретом. Он начал говорить нечто в этом роде, но тут заметил, что рука художника дрожит, с кисти брызгами разлетается краска, а глаза блестят самым подозрительным образом. Господи, что же это такое – артистический темперамент по-американски? Неужели этот несчастный сейчас бросится ему на грудь и разрыдается? В таком темпе портрет не будет закончен никогда.