Будапештский нуар - Вилмош Кондор

Йенё Фогель уже доел свою бриошь и читал вчерашние французские газеты, попивая кофе. Гордон выдвинул стул и присел рядом.

– Скажите, Гордон, вас сильно тревожит гражданская война в Испании и положение абиссинцев? – Фогель опустил газету «Фигаро» на стол.

– По отдельности или вместе?

– Вместе.

– Ни капельки.

– А по отдельности?

– Зачем мне тревожиться? – ответил вопросом на вопрос Гордон. – Муссолини зачем-то понадобилась Абиссиния, и он ее получит. А если испанцы захотят друг друга поубивать, с моей стороны могут быть только возражения нравственного характера. Потому что я уж наверняка ничем не могу помочь.[6]

Фогель нахмурил брови, надвинул на лоб очки в проволочной оправе, затем принялся дергать мясистое ухо.

– Вы ведь пришли не положение абиссинцев обсуждать, – произнес Фогель.

– Нет, – ответил Гордон. – Вы хорошо знаете любовную жизнь Будапешта, Фогель.

– Допустим. – Репортер с недоверием посмотрел на Гордона.

– Я кое-кого ищу.

– А кто не ищет?

– И даже не одного человека, а двоих.

Фогель сложил руки на упитанном животе и неподвижно, равнодушно выслушал описание мертвой девушки.

– Такую не знаю, – покачал он головой.

Гордон ничуть не удивился и продолжил:

– Кто делает фотографии обнаженных девушек?

– Зачем вам это?

– Потому что я видела ее на такой фотографии.

– Кто вам эта проститутка?

– Никто.

– Тогда зачем она вам?

– Потому что этого мало для статьи. Вы читали «Восемь часов»?

Фогель медленно кивнул.

– Там о ней тоже писали. Я был на месте преступления, но этого мало. Хватит в лучшем случае на половину колонки на седьмой странице.

– А вы хотите попасть на вторую?

– Или на первую.

– Или на первую, – покачал головой Фогель. – Передовица – это передовица.

– Ну, так?..

– Я вас слушаю, – ответил тучный репортер. Проволочные дужки очков совсем разошлись у него на голове.

Гордон вздохнул.

– На следующей неделе я пойду к Геллерту, чтобы обсудить дело Роны.

– А потом расскажете мне.

Гордон на мгновение замолчал.

– Расскажу, – наконец сказал он.

Фогель подозвал официанта, заказал кофе и коньяк.

– Хотите кофе? – спросил он.

– Да, черный, – ответил Гордон.

– Немногие делают такие фотографии, – начал Фогель, – и, судя по тому, что вы мне рассказали, возможен только один вариант.

– Я вас слушаю.

– Грязный похотливый старикашка, каких свет не видывал.

– Боюсь, этого маловато, – заметил Гордон.

– Его зовут Шкублич, Ижо Шкублич.

– И где обитает этот Шкублич?

– На Арадской улице, недалеко от площади Гитлера.

– Я могу на вас сослаться? – спросил Гордон.

– Можете ссылаться, но от этого будет только хуже.

Официант принес два кофе и коньяк. Гордон собрался снять пиджак, но Фогель шустро подвинул к себе чашку, вылил в нее коньяк, затем в три глотка выпил все до дна.

– Вы сейчас в редакцию? – Фогель вскочил.

– Нет, позже. Сначала взгляну на Шкублича.

– Он вам не понравится, но взгляните, раз уж так хочется.

Гордон хорошо знал кольцевую площадь Кёрёнд и ее окрестности, Мор проживал как раз по соседству. У Гордона язык не поворачивался называть Кёрёнд площадью Гитлера.[7]

– Если площадь в форме кольца, то называть ее можно не иначе, как Кёрёнд, и только, – многократно повторял он Кристине.

Это была даже не площадь. И уж тем более не площадь Адольфа Гитлера. Гордон где-то слышал, что Октогон планируют переименовать в площадь Муссолини. Репортер только покачал головой и направился в сторону Арадской улицы. Прежде чем свернуть на улицу Синеи, Гордон бросил взгляд на балконную дверь второго этажа одного из домов на Кёрёнде. Дверь была закрыта. На обратном пути проверит еще раз, к тому времени Мор уже должен вернуться домой.

Дом искать не пришлось, Гордон точно знал, о каком здании идет речь. Пятно позора Арадской улицы, шестиэтажный доходный дом с осыпающейся штукатуркой, пропахшим мочой подъездом, голодными, грязными псами, бродящими по внутреннему двору, и общим балконом. Раньше, проходя мимо этого дома, Гордон каждый раз переходил на противоположную сторону улицы.

Гордон перешагнул через лужу, вода в которой, по-видимому, служила для стирки, и отправился по лестнице на шестой этаж. На одном этаже кто-то кричал, на другом грызлись собаки, на третьем двое детей постарше избивали младшего. На шестом этаже Гордон проверил все квартиры, выходившие на общий балкон, но ни на одной двери имени Шкублича не было. В конце концов Гордон постучался в окно, из которого шел запах зажарки. Женщина в платке – возраст ее было трудно определить – отодвинула занавеску.

– Что надо? – спросила она, демонстрируя беззубый рот.

– Я ищу Шкублича, – ответил Гордон.

– Ищите сколько хотите, я не знаю, кто это.

– Он, я так понимаю, живет где-то здесь.

– Я такого не знаю. – Женщина покачала головой и задвинула занавеску. Гордон полез в карман, достал монетку в два пенгё и постучался еще раз.

– Что надо?

– Смотрите, что я нашел у вас под окном. – Гордон открыл ладонь и показал монетку. Женщина к ней потянулась, но Гордон отдернул руку.

– Как вы сказали? – Женщина посмотрела на него.

– Шкублич.

– А! Это совсем другое дело. Не знаю, что там у него творится, но, честно говоря, даже знать не хочу.

– Об этом я вас не спрашивал.

– Понятия не имею, что за девушки к нему ходят. То утром, то вечером.

– В какой квартире он живет?

– Видите дверь на чердак? – Женщина мотнула головой.

Гордон кивнул.

– Как откроете, сразу направо. Постучитесь.

Она просунула свою кривую руку в окно. Гордон бросил ей в ладонь монетку и пошел к двери, ведущей на чердак.

В темноте он едва мог различить дверь, она практически сливалась со стеной. Когда-то ее, видимо, покрасили под кирпич, но со временем она, собственно как и стена, покрылась грязью. Гордон постучал. Никакого ответа. Снова постучал. И еще раз. Тогда он начал колотить в дверь. Никакого ответа.