Будапештский нуар - Вилмош Кондор

На Музейном кольцевом проспекте он сел на пятый трамвай. «Бескар» снова поднял стоимость проезда, Гордон не успевал следить за ценами. Он протянул кондуктору один пенгё, сунул сдачу в карман и сел на холодную, скрипучую деревянную скамейку в конце вагона. На проспекте Уллёи движение было плотным. Крытые телеги, [9]гужевые повозки, автобусы и автомобили направлялись за город. День подходил к концу.

Гордону повезло, что рядом засигналила машина, потому что, подняв взгляд, он обнаружил, что уже подъезжает к саду Орци. Мужчина вышел и в туманном свете фонарей направился к дому номер 83. Краснокирпичное здание патологоанатомического института было ему до боли знакомо, Гордона здесь знал даже консьерж, который и в этот раз пропустил его. Репортер спустился по лестнице в подвал, где горел холодный свет. За столиком сидел доктор Пазар и ужинал. Хлеб, сало, красный лук и пиво в банке с бугельным замком. Крупный мужчина с лысым черепом жестом пригласил Гордона сесть.

– Будете?

– Я уже поел.

– Вы к кому пришли? – спросил с набитым ртом доктор, который очень нравился репортеру.

Пазар много лет служил врачом в Вест-Индии на пассажирском корабле, но ему надоели пассажиры, поэтому, вернувшись домой, он с радостью занял должность патологоанатома. Его не смущали даже ночные смены. Как он объяснял Гордону, «и так довольно времени проведено на жгучем солнце». Он любил тишину, покой, холодный свет и пациентов, которые наверняка раньше были капризны, но, попав сюда, переставали на что-либо жаловаться.

– К молодой девушке. Ее позавчера привезли.

– Судебно-медицинская экспертиза?

– Именно.

– Симпатичная, молодая, темноволосая?

– Так точно.

Доктор Пазар кивнул, достал портсигар, протянул Гордону и сам взял сигарету. Жигмонд любил сигареты с непонятными приправами, которые водились у патологоанатома. Репортер не раз спрашивал, откуда тот их берет, но Пазар так и не признался. Доктор затянулся, положил сигарету на пепельницу, медленно дожевал последний кусок, допил пиво и удовлетворенно откинулся на спинку стула. Поднес сигарету ко рту, вдохнул дым и резко подскочил.

– Пойдемте, посмотрим на девушку! – с этими словами он открыл дверь, Гордон проследовал за ним.

Доктор остановился посреди морга. Направо – холодильная камера, в центре – анатомический стол, за ним – несколько тележек, накрытых зелеными простынями. Пазар подошел к одной из тележек, выдвинул ее и поставил под свет потолочной лампы. Включил лампу, взялся за край простыни у головы тела и откинул ее так, чтобы девушка была видна по пояс. На груди покойной виднелся разрез в форме буквы Y, а лицо было еще бледнее, чем в последний раз, когда Гордон ее видел. Глаза были закрыты, влажные волосы зачесаны назад. Руки лежали вдоль тела, так что можно было хорошо разглядеть родимое пятно. Несмотря на то что она была мертва, грудь была по-прежнему налитой, как на фотографии. Живот был плоским, и только разрез портил ее тело. Гордон был очень благодарен доктору за сигарету.

– Не знаю, кто и почему ускорил дело, даже знать не хочу, – сказал Пазар. – Рассказать или показать? – на этих словах он посмотрел на Гордона.

– Расскажите.

– Причина смерти – сильное внутреннее кровотечение, которое могло быть вызвано сильным ударом в эпигастральную область. Левая доля печени повреждена, вызванное разрывом печени кровотечение, а также образовавшаяся в результате этого сосудистая и дыхательная недостаточность стали причиной смерти, которая, по моим подсчетам, наступила через пять минут после удара.

– Проще говоря?

– Кто-то ударил ее в живот, и она умерла.

– Понятно, – кивнул Гордон. – Насколько сильным должен быть удар? Меня тоже били в живот, но я же не умер.

– Насколько? Точно сказать не могу, но бить надо сильно. Очень сильно. Все говорит о том, что, вероятно, жертва не была готова к нападению, ее застали врасплох.

– Говоря попросту, кто-то со всей дури ее треснул.

– Можно сказать и так.

– Понятно, – повторил Гордон и пошел к выходу.

Пазар накрыл тело простыней, задвинул тележку на место, выключил свет и вышел вслед за ним.

– Спасибо. – Репортер протянул доктору руку.

– Не за что, – ответил тот. – Очень жаль, должно быть, она была хорошеньким созданием.

Гордон шел очень медленно.

– Должно быть.

– Кто-то очень не хотел, чтобы она родила ребенка, – сухо заметил Пазар, – она была на четвертом месяце.

Гордон проснулся дома в шесть утра, Кристины рядом не было. Он встал, вышел в гостиную. Девушка над чем-то склонилась, сидя в кресле у окна. На полу валялись бумаги, на столике остывал кофе.

– Вы встали так рано, чтобы работать? – спросил Гордон.

– Проснулась и решила, что лучше уж поработаю над проектами, чем буду ворочаться в кровати, слушая ваш храп.

Гордон наклонился к ней и поцеловал.

– А мне вы сварили кофе?

– Сварила, только в «Майнл» ваш любимый кофе закончился. Поэтому я купила в «Арабс».

– Без разницы, – махнул рукой Гордон. На кухне он налил себе чашечку черного кофе, разбавил молоком и сел рядом с Кристиной.

– Вы весь день будете дома?

– Да, – кивнула она, – мне нужно закончить проекты, сегодняшний траурный день как нельзя лучше для этого подходит.

– Я скоро уже пойду, – сказал Гордон, – вся редакция будет писать о похоронах.

– Но траурная процессия начнет шествие только в одиннадцать, – заметила Кристина.

– Да, – кивнул Гордон, – как раз успею перехватить Чули.

– Того самого Чули?

– Да.

– Тогда удачи!

Редакция была совершенно пустой, если не считать дежурного. В кабинете – ни души, на столах – пишущие машинки в состоянии полного покоя, повсюду валялись заметки и стояли наполненные пепельницы. Гордон еще ни разу не видел, чтобы утром кабинет выглядел таким вымершим. Даже Лукача не оказалось на месте, хотя в другое время он обязательно был бы тут. Гордон посмотрел на часы: семь тридцать. Как раз успеет выполнить утренние планы и ровно к половине десятого прибудет к Парламенту.

Несмотря на ранний час, площадь Луизы Блахи была еще безлюднее, чем вчера. Повсюду развевались черные флаги, на проспекте Ракоци стояли полицейские, зевак или праздных бездельников нигде не было. Гордон свернул на улицу Харшфа и направился в сторону корчмы «Клещ». Дверь была едва приоткрыта, широко ее открывать не стали. В продолговатом помещении стояло всего девять столов: шесть слева и три справа. В конце зала располагался рояль, рядом с ним – барная стойка, в углу – еще одна дверь, ведущая на кухню. На столы только-только постелили чистые скатерти, стойка пустовала. Однако Гордону повезло. Слева за самым последним столиком сидел Хриплый Шаму, уже поддатый.