Станция Лихо - Надя Сова

Я молча кивнула и посмотрела на стены. Знаки были такие бледные, что я бы и не обратила на них внимание. Сверху, среди балок под крышей, что-то пробежало, и посыпался мусор.

– Ты быстро привыкнешь, что на самом деле наш мир куда богаче на всякую живность, чем кажется.

– Это не мой мир.

Егор опять улыбнулся и кивнул. Он что-то недоговаривал, чем очень меня бесил. Они все трое страшно меня стали бесить своим обыденным отношением ко всему, что происходило. Подумаешь, вырезали треть населения, подумаешь, живут все непонятно как, подумаешь, инфраструктура города убита.

Подумаешь…

– Дай себе время, чтобы все узнать самой. – Егор, оказывается, не ушел, а стоял на лестнице и смотрел на меня.

– Дай себе время, чтобы проснуться, – парировала я.

Если получится, – пожал плечами он.

Гл. 3

Оно не появилось сразу: вчера все хорошо, а сегодня рухнуло. Нет. Беда росла постепенно. Сначала ошибся один знаток, потом второй. За ошибками потянулись проблемы. Появились семьи, в которых домовые душили кошек, а магазины не могли избавиться от тварей, сжирающих продукты. Транспорт вставал из-за стай собак, устраивающих грызню. Выйти на улицу было невозможно, птицы бросались на головы.

Столица оказалась охваченной странной чумой, где и люди, и навьи твари пытались друг друга уничтожить.

А потом прекратилась связь с другими городами. Люди болели и не могли уйти из города, знатки не могли помочь. Все их попытки заговорить болезни либо оставались без результата, либо усугубляли недуг.

Людская ненависть крепла, становилась все более осязаемой. На некоторых улицах ее можно было даже потрогать, провалиться в густое смрадное желе, от которого не отмыться.

Никто не знает, откуда пришло решение, что знающих надо уничтожить. Никто не высказал возражений.

Беды так сильно ударили по жизни, что жуткий приказ казался единственно правильным выходом. В знатках больше не нуждались. Никому не надо было заговаривать воду или спасать урожай. Люди шарахались от всего, что было связано с ладной силой, боялись семенящих через город всяких-разных.

Они перестали бояться одного – убивать.

* * *

Утром я вспомнила про картину. Интересно, ее передали в бюро находок или кто-то утащил к себе в коллекцию? Мысли о прошлой и такой близкой жизни накрыли словно похмелье, очень захотелось поплакать. Рядом храпел Фома, положив под щеку топор. Вечером, когда мужчина начищал лезвие до блеска, он рассказал, что это родовое оружие принадлежало деду, а тому перешло от прадеда. Только ручка рассохлась, поэтому Фома сам выстругал новую из крепкой древесины. Носил теперь с собой этот утяжелитель как память, разговаривал с ним, будто этот топор живой.

Юра уткнулся носом в стену и ворчал во сне. Из всей троицы он был самым беспокойным, даже ночью постоянно вскрикивал и с кем-то спорил, чем будил Фому. Тот открывал один глаз, хмуро смотрел, перехватывал топор и опять засыпал.

Егора в доме не оказалось. Его последние слова заставили меня нервничать и проверять каждый сантиметр вокруг себя, искать хоть что-нибудь, что могло выдать сон. Мне почему-то было мало домовых и прочей нечисти. Тем более что в той квартире мог обитать вообще не домовой, а крыса. Настоящих домушников я не видела. Да и рассказы этой троицы – много чего можно придумать. Очень хотелось снова пообщаться с Егором, он знал куда больше, чем остальные, и мог это рассказать в двух словах, а не растекаться мыслью по древу. Я накинула поверх куртки старую телогрейку, которую нашла на чердаке вечером, и вышла на улицу. Светало. Невозможно понять, откуда поднималось солнце, одинаково серое небо со всех сторон угнетало.

Егора я нашла за территорией участка, он стоял возле дороги и смотрел куда-то в лес, в руках держал поломанный знак из веток.

– Видишь, следы. – Он показал мне глубокие борозды, как от лыж или палок, не поздоровался, даже не повернулся ко мне. – Это не человек, но шло оно за нами. И ушло дальше в лес.

Я подошла ближе.

– Похоже на лыжню в грязи, как на снегу бывает. Это точно не человек? – недоверчиво посмотрела я на Егора.

– Лыжня в грязи, хорошее сравнение. – Он улыбнулся. – Когда будешь видеть такие вот обычные вещи в самом странном исполнении, знай, что это не человек. Ни один нормальный человек не наденет лыжи в такую погоду.

Я кивнула, подумав, что Егор вполне мог быть таким человеком: надеть лыжи и елозить ими по грязевой жиже. В тихом омуте, как говорится, чего только не найдешь. Его белые кроссовки – я только сейчас обратила внимание на обувь – были идеально белыми. Слегка потертыми, стоптанными, с черными следами на шнурках от колец. Но белыми.

– А оно вернется? – спросила я, немного помолчав, решив принять правила игры.

– Да, оно же чует, где мы. – Егор отстраненно улыбнулся. – И тебя чует, твои странные вопросы.

– Не менее странные, чем вы все, – парировала я.

– Ты действительно не помнишь ничего?

– Нет, а должна? У меня после этой ночи вообще ощущение, что я во сне. Не помню, правда, спала ли я во сне или нет.

– Не сон это, – грустно сказал Егор, доломал веточки и выкинул подальше от забора. Потом засунул руку в карман, достал из кармана какой-то камень с дыркой, повесил на оставшуюся от знака веревку и сунул мне.

– И что это?

– Речная галька, знающие верили, что она может защитить от беды.

– И как? Защищала?

– Не знаю, у них ее не было. Реки редко делают подарки.

С этими словами он развернулся и пошел в сторону дома. Я осталась стоять за забором и смотреть на гальку в руке. Странный Егор, странный подарок, странный лес, в который ходят на лыжах по самой грязи. В какой-то момент мне показалось, что камень удлинился. Я моргнула, но ничего не произошло.

Лес тяжело вздохнул, словно согласился с моими мыслями, заскрипел деревьями. Кто-то прошуршал легкими лапами совсем рядом и затих.

Я смотрела на деревья, сжимая в руке камень, а деревья расплывались, уползали мутными волнами, сквозь которые виднелось золотое поле. От странных иллюзий закружилась голова, я убрала камень в карман. Лес опять вздохнул, и я услышала: «Знай-знай-знай». Знаний мне определенно не хватало. Вот Егор что-то знал, причем куда больше Фомы и Юры. Он словно играл по правилам этого мира. Мира, в который меня засунули, хотя я этого не желала.

Из леса запахло болотом, и я