Новый Исход - Михаил Краснянский

Когда мои дети (сын и дочь) были совсем маленькими, я постоянно сомневался, что правильно понимаю причину их слёз или смеха, их радости или огорчения. Мир детей и мир взрослых – непересекаемы; например, как я заметил, детей больше интересует – откуда всё берется, а взрослых – куда всё девается. Можно только радоваться, когда дети, а особенно внуки нарушают наш покой – это дает нам подтверждение, что наш покой ещё не стал вечным…

Как-то я поделился своими мыслями с моей приятельницей, прекрасной поэтессой из Украины Наташей Хаткиной (она тогда тоже воспитывала маленькую дочку). Поэзия Наташи мне близка и мною любима:

Помню, в одном раннем своём стихотворении Хаткина рассказала о том, как сельская учительница объясняет деревенским детям поэму Пушкина «Евгений Онегин» и как этим детям всё это неинтересно. А заканчивалось это стихотворение так:

Но вернёмся к моему разговору с Наташей Хаткиной о «загадочной детской душе». Поговорив об этом несколько вечеров, мы вдруг решили сочинить такую вот нравоучительную сказку для наших детей (видимо, вдохновленные историей преподавателя математики Оксфордского университета Чарльза Додгсона – он же Льюис Кэрролл – который в 1864 г. написал не только захватывающую сказку для детей про девочку Алису, но также, как оказалось, и философскую притчу для взрослых). Причем, мы решили сочинять обязательно от первого лица – от трёхлетнего ребенка! Мы думали, что сочиняем прежде всего детскую книжку для детей, но, по-моему, получилась взрослая книжка для взрослых – судите сами (ниже – несколько отрывков).

Кушанье

Меня зовут Маша и мне три годика. Правда, до трёх я считать ещё не умею, но до семи уже могу: раз, два, семь! Я очень плохая девочка. Я никогда не вырасту, потому что очень плохо кушаю. Я не люблю манную кашу, рисовую кашу, гречневую кашу. Я не люблю суп, борщ, жареную картошку, вареную картошку. Макароны ненавижу. Котлетами я плююсь, от молока у меня тошнилка. Меня часто ругают из-за кушанья, и я не понимаю – за что. Вот мне сильно захотелось варенья, и я полезла на кухне в буфет. Мне было очень трудно, но я все-таки достала банку, проковыряла дырку в бумажной крышке и засунула туда ложку. Тут прибежала бабушка и сказала: «Не смей кушать варенье, скоро обед!» – Какие странные эти взрослые! Когда я хочу что-нибудь скушать – мне не разрешают, когда не хочу – запихивают в меня еду. Как их понять? Мама говорит: «Съешь эту кашку получишь конфетку». Но конфетку я тоже не хочу зачем тогда есть кашку? «Сейчас же съешь! – громко говорит мама, хотя я совсем возле нее, и все хорошо слышу. – Сколько можно капризничать!» – говорит она еще громче. Я хочу объяснить мамочке, что совсем-совсем не хочу кушать и что не виновата, но из меня вдруг вырывается крик: «Не хочу-у!». Мама быстро-быстро начинает рассказывать: «А вот жили-были дед и баба открой рот. И попросил дед бабу закрой рот испечь ему колобок глотай кашу». Каша противная, в ней плавает теплое жирное масло. Я кашу не глотаю. Ее у меня в ротике собралось очень много, она уже даже вытекает обратно. А мама говорит и говорит эту противную-противную сказку. Но я внимательно слушаю, потому что, когда мамочка на минутку замолчит, надо успеть выплюнуть кашу и крикнуть: «Не хочу!». Если мама торопится, она сразу стукает меня по губам, и тогда можно реветь и драться. Иногда она зовет папу. Папа прибегает и кричит: «Оставьте ребенка в покое (ребенок – это я!), пусть он ест сам». Все уходят из кухни и оставляют меня вдвоем с ненавистной кашей. Ну, сейчас я ей покажу. Я хватаю ложку и изо всех сил луплю этой ложкой по каше. Вот тебе, каша, вот тебе! Каша пугается и убегает из тарелки на стол, на пол и на стенку. Я тоже пугаюсь. Но вдруг вижу, что каша со стенки мне подмигивает. Ой! Надо срочно что-то делать. Сейчас прибежит бабушка – и начнется! Я умоляюще гляжу на любимого пёсика Кешу, который сидит рядом и внимательно смотрит на убежавшую кашу. Каша тоже приятельски глядит на него и даже подмигивает ему со стенки. Кеша радостно взвизгивает и начинает быстро-быстро дружески лизать кашу – сперва ту, что на полу потом на столе, потом на стенке, а потом остатки на моей тарелке. И каша исчезает! Кеша настоящий друг, спрятал кашу от бабушки у себя в животике!

Одевание

Летом я просыпаюсь вместе с солнышком, а зимой вместе с лампочкой. Мама зажигает свет и говорит: «Маша, быстро одеваться». Но это она только так говорит. А одевает она меня сама. Зимой одевания очень много. Одних штанов три штуки. Верхние синие штаны такие кусачие, что прокусывают нижние красные. Ну и пусть бы себе кусали друг дружку, а меня нечего, я им ничего плохого не сделала. Мне захотелось на горшок, но только я подумала сказать об этом, мама схватила меня одевать, и я быстро забыла. Мама одевает меня очень быстро. Она крутит меня и всё время дергает, как я свою деревянную куклу Зину. Три раза дерг за одну ножку, три раза за другую – и вот я уже во всех своих штанах. За штанами идут носки. Мама их всегда очень долго ищет. Наверно так надо, потому что вообще-то носки всегда валяются на самом виду. Только я вспоминаю про горшок, раздается мамин крик: «Где эти собачьи носки?», хотя бабушка говорила, что они вовсе верблюжьи. Носки я хорошо вижу, но искать их очень интересно, и я молчу и принимаюсь их с мамой искать. Про горшок я опять забыла. Мама сначала засовывает голову в мой шкафчик, потом высовывает голову и выкидывает из шкафчика все вещи. Носков, конечно, там нет, потому что они спокойно лежат на столе прямо перед носом. Но мы с мамой еще залезаем под кровать, потом под шкаф, потом в мой ящик с игрушками (как интересно!), потом мама смотрит на люстру, где носки один раз действительно висели. Наконец мама зло ударяет кулаком по столу и попадает прямо в эти собачьи носки… После носков мама надевает на меня пальто и ботиночки и бежит причесываться. Стоять в коридоре мне жарко и скучно. Тут я вспоминаю про горшок.