Я знаю ночь - Виктор Васильевич Шутов

— Нравится?

Как ни мялся Андрей, а пришлось признаться: — Я плохо читаю... Медленно.

— Давай вместе, — предложила девушка.

Может быть рассказы о подвигах простых людей в гражданскую войну и пробудили у Андрея желание стать военным. Через год он признался подруге: — Призовут в армию — останусь навсегда... вится.

— А я люблю военных! — отозвалась курносая девчонка. — Как увижу на картинке — бравые такие, стройные, — сердце закатывается, — и прижала к груди свои маленькие ладони.

Это еще больше воодушевило Андрея: Валя нравилась ему.

Но пришла темень, вечная ночь...

— Красноармеец Бойков, сегодня вы принимаете военную присягу, — отчеканивая слова, говорил политрук прожекторной роты Никулин. Он приехал на позицию по случаю торжественного события.

Андрей вышел из строя и повернулся. Заметно расправил плечи. Напряженно вытянул руки по швам. Товарищи не журили его за неудачную выправку. Они смотрели прямо в лицо слепому, их побратиму по воинскому долгу, по трудной войне.

Лицо у Бойкова худое, с тонкими, побелевшими от волнения, губами. Его душевное волнение передалось

Николаю Бондарю и он сжал кулаки. Политрук Никулин подошел к Бойкову и прошептал:

- Слушаем, Андрей Федорович...

Начал слегка осипшим голосом. Прокашлялся. Заговорил громче и ощутил необычную силу каждого слова. «Клянусь быть честным... быть преданным своей Родинe... А если я нарушу эту клятву, то пусть меня... постигнет суровая кара Советского закона... Всеобщая ненависть...»

А в памяти оживают события, которые произошли в их подразделении совсем недавно. «Если я нарушу...» У бойцов скудный паек. Январь сечет голодом и холодом. Каждые пять дней старшина Прохоров приезжает с Петей Волковым на точку и берет одного бойца — за продуктами. В этот день поехал слухач Юрий Дубов. Из полка возвращались поздно. Старшина сидел в кабине, Дубов — в кузове. Примостился на ящике с продуктами. Пахло хлебом. Одиннадцать буханок черного тяжелого хлеба лежит под дощатой крышкой на легком замке. Хлеб с нетерпением ждут бойцы. Одиннадцать буханок на пять дней! Люди хотят есть. За два месяца, когда резко сократился паек, они похудели. Дума о еде преследовала на каждом шагу. Отвлекали только ночные тревоги да дневная работа. Бойцы выполняли священный долг. «Быть преданным своей Родине...» Они ждали паек, а Юрий Дубов сидел в это время на ящике с хлебом. Он получал грамм в грамм столько же, сколько и его товарищи по роте, как тысячи других, ставших на защиту осажденного Ленинграда. Он получал даже больше, чем Андрей в последние недели, живя в городе. Там люди стояли у станков до последней секунды своей жизни. Падали замертво от истощения.

Дубов воровато выглянул из-за брезента. Пошарил пo карманам. Нашел гвоздь. Машина была километрах в двух от прожекторной позиции. По сторонам дорог дремлет заснеженный лес. Дубов легко открыл гвоздем замок. Приподнял крышку ящика, взял в руки буханку тяжелого черного хлеба и начал жадно кусать. Потом вытащил еще одну буханку и бросил далеко в снег «Завтра подберу...»

Сгрузили ящик и сразу обнаружили пропажу, Старшина побледнел.

— Где хлеб? — набросился на Дубова.

— Не знаю. Может, недодали, — ответил тот, пожимая плечами.

— Я сам считал. Где две буханки? — задыхался Прохоров.

Сорвался с места и в землянку — звонить. Бойцы окружили Дубова. Расспрашивали. Ругались. Вышел старшина. Шапка сбита на затылок. Дышит прерывисто, тяжело. Подошел к Волкову.

— Поехали...

На другой день Дубова арестовали. Признался. С военного трибунала был показательным. Собрали представителей со всего полка. Возмущались и требовал расстрела.

— Мародер!.. Подлец!.. — раздавались гневные выкрики.

«Пусть меня постигнет суровая кара»... На рассвете вывели недалеко от позиции. Выстроили бойцов. Андрей слыхал выстрел... «Всеобщая ненависть». У него не было жалости к вору.

Нет, Андрей не нарушит великий обет перед трудовым народом. Жизнь отдаст, но не опозорит им воина.

На тихом морозе слова вызванивали. Когда умолкал, чтобы передохнуть, слышал, как гудят трубы звукоулавливателя — будто отзываются на его голос.

Отдав честь, Бойков стал в строй. Никулин скомандовал «вольно».

- А теперь, товарищи, радостная весть. Получен приказ: норма хлеба с завтрашнего дня увеличивается вдвое, - политрук не договорил. Шеренга заволновалась.

- Ну, — присвистнул Бондарь.

- Живем, братцы, — выкрикнул связист Коляда.

Никулин затуманенным взглядом смотрел на бойцов. Они сбились в кучу, обнимали друг друга, пожимали руки, поздравляли. Приходил конец недоеданию. Дорога по льду Ладожского озера соединила Ленинград с Большой землей. Страна принесла помощь его защитникам.

Весь день говорили об осажденном городе, о бедах ленинградцев, об их выдержке и мужестве.

Вскоре Бойкову дали увольнительную и он поехал в Ленинград. Его сопровождал Иван Коляда. В новой шинели и сапогах предстал он перед изумленной Марией Павловной.

— Красноармеец Бойков прибыл в краткосрочный отпуск, — отрапортовал Андрей.

— Дорогой мой, — подойдя к нему, сказала соседка. Положила голову на грудь и заплакала. — Люда на пожаре погибла...

Слепой встрепенулся. Руки машинально потянулись к Марии Павловне. Чуткие пучки пальцев обжигались о шершавые жесткие волосы. Андрей не знал, что они были седыми. Соседку не утешал, только молча гладил по голове. Коляда стоял сбоку и мял ушанку. Худой и длинный, он смотрел слегка раскосыми глазами выше голов Марии Павловны и Андрея. На стене чернело пятно. Оно то становилось до боли резким, то исчезало...

Мария Павловна ушла в комнату и вернулась с тетрадкой в черном коленкоровом переплете.

— Вот все, что осталось... Дневник.

Андрей вытянул руку, неловко схватил тетрадку, хо тел развернуть и уронил. Она мягко ударилась об пол и раскрылась на середине. Коляда быстро наклонился над ней. В глаза бросился красивый круглый почерк. Неожиданно строка из простых, но страшных слов стал расти, делаться огромной. «Вдруг в самую гущу детей ударил снаряд», — прошептали невольно губы. Коляда присел и, не поднимая тетрадку, начал читать медленно и хрипло. «Это случилось в полдень. Я видела, как разорвался снаряд... А через минуту страшная