Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника - Владимир Иосифович Гурко

внешний вид, не обнаруживавший никаких признаков болезненного состояния, казалось, обеспечивали стране продолжительное бессменное царствование. Известие об опасном состоянии здоровья императора было тем более неожиданно, что извещение о постигшем его недуге последовало лишь в то время, когда он принял угрожающий характер. Не успела ввиду этого страна осведомиться о болезни государя, как выяснилось, что недуг его смертельный и что, следовательно, государство силою вещей вступает в неизбежную при самодержавном строе новую полосу своей исторической жизни.

Понимало это, быть может, не столько сознательно, сколько инстинктивно население столицы; понимала это вполне определенно петербургская бюрократия и ее правящие верхи. Взоры ее невольно обращались к неведомому будущему, стремясь его угадать в свойствах и особенностях имеющего вступить на престол наследника Цесаревича, но свойства эти были мало кому известны, причем определялись они различно. Сколько-нибудь отчетливого представления о личности преемника Александра III не было ни у населения, ни даже у правящего слоя. Будущий Николай II ничем не успел к этому времени выявить свои индивидуальные особенности, тем более что участия в государственных делах он не принимал. Правда, он состоял председателем комитета по сооружению Сибирской железной дороги, но председательствование это было лишь почетное, и всем было известно, что влияние на решения этого комитета он не оказывал. Господствовавшие ввиду этого на его счет мнения были крайне разноречивы.

Но в одном отношении сходились все, а именно в признании отсутствия государственного опыта у завтрашнего руководителя судьбами России. Неудивительно, что будущее представлялось при таких условиях столь же непредвиденным, сколь смутным. Об опасениях, господствовавших в этом отношении среди лиц правящего синклита, я лично имел случай судить по словам, сказанным мне в это самое 20 октября 1894 г. управлявшим Морским министерством Н.М.Чихачевым. Передавая ему письмо моего отца, привезенное мною из Варшавы, откуда я в этот самый день приехал, я, естественно, первым делом спросил его, какие вести из Ливадии. «Самые плохие, — ответил мне Чихачев, — надежды на выздоровление нет никакой, и, по всей вероятности, кончина государя уже последовала». «Передайте вашему отцу, — добавил Чихачев, — что будущее представляется нам здесь чрезвычайно смутным. Наследник — совершенный ребенок, не имеющий ни опыта, ни знаний, ни даже склонности к изучению широких государственных вопросов. Наклонности его продолжают быть определенно детскими, и во что они превратятся, сказать невоз — можно. Военная строевая служба — вот пока единственно, что его интересует. Руль государственного корабля выпал из твердых рук опытного кормчего, и ничьи другие руки в течение, по всей вероятности, продолжительного времени им не овладеют. Куда при таких условиях направит свой курс государственный корабль — Бог весть».

Предположение Чихачева, что кончина государя уже последовала, оправдалось. В этот же день часам к девяти вечера появились экстренные прибавления к газетам, извещавшие о кончине Александра III. Вышли они как раз ко времени отхода с Николаевского вокзала курьерского поезда в Москву и вызвали такое волнение, что пассажиры того вагона, в котором уезжал и я, безразлично — знакомые и незнакомые, невольно вступили в общую беседу, обмениваясь мнениями по поводу происшедшего крупнейшего для государства события. При этом господствовавшая нота почти у всех была одна и та же: «Что-то будет, что-то будет».

Наружный вид Москвы по приезде на другой день в первопрестольную столицу меня чрезвычайно удивил. После того всеобщего волнения, которого я был свидетелем в Петербурге, Москва поражала своим спокойным видом и, казалось, равнодушием к перемене царствования. В храмах, конечно, шли панихиды по усопшем царе, раздавался, вероятно, и траурный перезвон, но людских скоплений у церквей видно не было, и уличная толпа ничем не выказывала того волнения, которым был охвачен Петербург.

Толпа эта была обычная, деловая, спешившая, каждый по своему делу и ни в чем не выказывавшая озабоченности за будущее. Не увидал я и особенного волнения по поводу смены царствования и в среде московского поместного дворянского общества, уже сильно к тому времени поредевшего, но все еще дававшего тон московской культурной общественности. Невольно припомнил я то, чего был свидетелем в той же Москве за тринадцать лет перед тем, а именно 2 марта 1881 г., когда было получено известие об убийстве Александра II. Тогда Москва представляла растревоженный улей, где все повседневные заботы сразу куда-то отошли, где мысли всех и каждого, как в гуще населения, так и в общественных кругах, были прикованы к вопросам общенародного значения. Резкая разница между настроениями Петербурга и Москвы в октябрьский день 1894 г. бросалась в глаза всякого сколько- нибудь наблюдательного человека. Бюрократический Петербург, быть может вследствие большей связанности личных интересов многих его жителей с возможными переменами в личном составе правительства, выявлял определенно большую зрелость политической мысли, нежели все больше превращавшаяся в торгово — промышленный центр Москва. Ушедшая в преследование своих личных утилитарных интересов, Москва проявляла явные признаки утраты присущих здоровому национальному организму государственных инстинктов, причем, очевидно, не постигала она и тесной зависимости частных интересов от того или иного общего состояния государства.

Но не один торгово-промышленный слой и связанные с ним элементы населения проявляли равнодушие к вопросам обще государственного значения.

Замкнутость в каких-то своих особых мыслях и целях проявляли и интеллигентные общественные круги, дававшие тон преобладающим в стране настроениям. Учащаяся молодежь, столь бурно выражавшая свои чувства и мысли в конце 70-х годов, как-то присмирела, в значительной степени отошла от идейных замыслов и как бы погрузилась в мелкие мещанские интересы. Средние общественные круги выдвинули столь художественно изображенные Чеховым серенькие, будничные типы. Словом, наступила какая-то передышка в стремительно проявлявшемся в предшествующий период страстном развитии общественной мысли.

Происходило это, быть может, отчасти и оттого, что потрясенное реформой 19 февраля 1861 г. поместное дворянство уже выделило из своей среды все наиболее увлекающиеся действенные элементы, составлявшие, как известно, основные кадры революционного движения 70-х годов XIX в., а размножившаяся среда разночинцев не успела еще воспитать в себе определенные политические взгляды и довольствовалась удовлетворением своих еще скромных материальных потребностей.

Понятно, что при таких условиях бюрократический Петербург, впитавший в себя большинство культурных сил страны, сильнее откликался на вопросы государственного масштаба, нежели народная Москва. Невзирая на то, что, по общему мнению, провозглашаемому именно Москвой, Петербург будто бы оторвался от страны и утратил национальные чувства, он, тем не менее, вследствие большей культурности своего населения, вернее оценивал значение смены личности верховного правителя, нежели Москва, погрязшая в своих личных повседневных интересах и к тому же охваченная в ее верхах жаждой к наживе.

В результате Петербург, отражавший в качестве управи-тельного центра настроения правительственных кругов, а Москва — господствовавшие в стране течения общественной мысли, произвели