Купите Рубенса! - Святослав Эдуардович Тараховский

по крайней мере, особой царской крови. Мысль о высоком своем происхождении, которую он сокровенно лелеял с детства, не показалась ему сейчас такой уж невероятной. Именно тогда он решил, что никогда не расстанется с диваном.

На осеннем антикварном салоне, в котором галерея Андрея участвовала из года в год, он воздвиг диванное сооружение на самое видное место. И сам, поигрывая тростью с серебряным набалдашником, уселся на него с единственной целью: привлечь к своей галерее публику. И публика не заставила себя ждать.

К дивану, словно стая хищников, сбежались разнообразные любопытные, и мало кому из них хватило выдержки остаться на расстоянии. Хищники тянули к дивану руки. Стоило кому-нибудь к дивану прикоснуться, как у него тотчас открывался рот для единственного вопроса: сколько стоит? Покупатели, казалось, были готовы на все. Остальной салон и другие галереи были забыты. Ответы Андрея, что диван не продается, только разогревали аппетит толпы. Андрей ликовал, это был фантастический успех. Цены выкрикивались все более соблазнительные, ажиотаж раскручивался, как симфония к финалу, и Андрей, дабы разом ото всех отбиться, написал и выставил на спинке дивана табличку с убийственной, запретительной ценой – 200 тысяч долларов.

Диван за 200 тысяч? Это было слишком, за гранью принятых приличий. Тут и там раздались возмущенные голоса, нашествие понемногу растворилось, и пространство расчистилось. Остались лишь самые настойчивые, уповавшие на то, что Андрея удастся уговорить уступить диван за нормальную человеческую цену.

И тут он впервые почувствовал на себе чей-то взгляд.

Андрей обернулся.

Сзади, из-за высоких спин, не мигая, смотрели на него большие серые глаза.

Гладкой прической и трепетной шеей она была похожа на стремительную птицу. Тонкое лицо ее было абсолютно неподвижно, во взгляде же, привязанном к Андрею, читались одновременно покорность и мольба. «Печаль моя светла» – почему-то вдруг мелькнуло у него. В следующую секунду его окликнул очередной диванный воздыхатель, он отвлекся и занялся разговором.

Но ощущение взгляда в спину не проходило. Андрей снова обернулся.

Женщина-птица все так же стояла на прежнем месте и все так же покорно о чем-то умоляла его взглядом.

Андрей был человеком обаятельным и легким. Девушек любил широко, без предрассудков и ограничений и считал себя знатоком женских душ. То, что происходило сейчас, он понять не мог, но, на всякий случай, действуя в привычной для себя, интригующей манере общения, слегка улыбнулся даме.

Тут его снова кто-то отвлек; лысый толстяк в шейном платке сунул ему в руки какую-то картинку и, жарко дыша в лицо чесночной приправой, потребовал, чтобы Андрей непременно ее приобрел. Андрей отнекивался, сперва вяло, потом все более решительно, лысый настаивал, спор грозил вылиться в нервотрепку и скандал, когда Андрей снова обернулся.

Ее глаза теперь были совсем близко и казались огромными.

– Пожалуйста, – тихо, но очень внятно сказала она, – отдайте мне этот диван. Пожалуйста.

Спор разом оборвался. Лысый и Андрей смотрели на женщину-птицу с любопытством и непониманием. Андрей улыбнулся.

– С удовольствием, – сказал он. – Если вы дадите мне взамен двести тысяч долларов.

– Денег у меня нет, – сказала сероглазая женщина. – Но диван этот – мой.

– Интересно, – мягко сказал Андрей.

Он спрятался за этим, ничего не значащим словом, но глазом своим и чутьем сразу понял: предстоит ситуация неприятная.

Взмахом руки он пригласил даму в свой крохотный кабинет-выгородку, что был устроен в глубине стенда, за трехстворчатым французским книжным шкафом с бронзовой фигурой Наполеона на вершине.

Андрей успел заметить, как, проходя мимо дивана, она мимолетно коснулась льва и тотчас в радостном испуге отдернула руку.

Он предложил ей кресло, минеральной воды и конфеты в хрустальной вазочке. Сделав лишь несколько глотков воды, она достала из сумочки пачку «Вог» и вопросительно взглянула на него; Андрей, с трудом переносивший курящих и курение вообще, пододвинул к ней пепельницу.

– Слушаю вас, – с нетерпением сказал он.

– Меня зовут Нина, – сказала молодая женщина. – Я могу быть вашим помощником, вашим другом, наконец. Но прошу вас, верните мне диван.

Странно, подумал Андрей, на сумасшедшую вроде бы непохожа. Мошенница?

– Послушайте, – стараясь сохранять шутливый тон, сказал он. – Это все равно, что прийти в чужой дом и заполучить чужую вещь. Есть, конечно, таланты, которым такое удается. Вы из таких?

– Я прошу не чужое – свое.

– Почему вы решили, что этот предмет ваш?

– Диван принадлежал моему прапрадеду, обер-шталмейстеру Зимнего дворца Крахмалову Федору Глебычу. Он был жалован ему лично Александром Третьим.

– Крахмалов Федор Глебыч, – повторил Андрей. – Шталмейстер. Это который вроде как дирижер? Интересно.

Он снова спрятался за слова. Мошенница, решил он. Любопытно, куда зайдет дело.

– Четыре поколения моих предков, – продолжала женщина, – спасали диван от революционных дураков и безумных времен. Четыре поколения – начало вечности. Ни вы, ни я, никто не может противиться вечности.

Он взглянул на нее еще раз, и взгляд его, словно сам по себе, отвернул в сторону. Не похожа на мошенницу. Совсем другие глаза.

– Послушайте, – сказал он. – А почему, собственно, я должен вам верить?

– Я была зачата и рождена на этом диване, он стал моей колыбелью… Я знаю все его царапины, шрамы и трещины. Я прыгала на его пружинах, я училась ходить на этом диване. Ночами его золотые львы уносили меня в путешествия и открывали мне мир. Поэтому я звала его Кук, так называлась турфирма у Маршака… Можете мне не верить.

– Но, возможно, был еще один такой же диван? Может, не один, несколько!!

– Второго такого нет. Чертежи по приказу императора были сожжены. Крахмалов у меня единственный, сказал Александр, и диван у него должен быть в исключительном роде один.

– Откуда вы это знаете?

– Мама говорила.

Легко поднявшись, словно взлетев, женщина-птица поманила его за собой.

Они снова вышли в жужжащий зал салона, и Нина приблизилась к дивану. «Здравствуй, Кук», – сказала она. И присела на новенький, синий в полоску шелк сиденья и положила ладонь на золоченую львиную голову.

Вдруг, сдернув свою ладонь с головы льва, заменила ее ладонью Андрея. Андрей вздрогнул: золоченое дерево ожгло руку.

– Кук узнал меня! – торжествовала Нина. – Реставрация не отбила у него память! Вы убедились?

Андрей еще раз приложил к львиной макушке ладонь, но она осталась холодной. Чушь, мистика, морок, подумал он. Показалось.

– Можете не верить, – сказала Нина. – Это ничего не изменит.

– Простите, ничем не могу помочь, – сказал он. – Я приобрел эту вещь честно, и даже если вы…

– Я знаю, у кого вы ее приобрели. Выбор пал на вас, вы исправили ошибку, спасибо… Все худшее, слава богу, в прошлом, я прошу вас вернуть мне моего Кука. Справедливость может быть попрана,