Белое солнце России. Белая армия и Православие - Игорь Михайлович Ходаков

Японии он бродил по самым отдаленным кварталам Токио, желая найти старинный клинок, причем сделанный в XII веке фамилией Майошин. Почему? На этот вопрос ответил сам адмирал в одном из писем Анне Тимиревой: «…каждый уважающий себя самурай, когда приходилось прибегнуть к харакири, проделывал эту операцию с инструментом работы Майошин. Клинки Майошин – действительно сама поэзия. Они изумительно уравновешены и как-то подходят к руке… перед моими глазами прошли десятки великолепных старых клинков, и надо было сделать большое усилие, чтоб удержаться от покупки, но я купил клинок Майошин и никакой другой…»[14]

…На душе было тяжело и неспокойно, неопределенность положения, казавшаяся трусливой русская эмиграция, забившая все здание токийского консульства и не желавшая продолжения войны. «Шкурники, болваны, вот из-за таких и гибнут империи», – в который раз с раздражением подумал о них адмирал. Он понял, что вновь нужно прибегнуть к испытанному лекарству от тоски, которое в последнее время действовало безотказно. Он подвинул кресло поближе к камину, взял в руки клинок работы Майошин, сел, слегка прикрыл глаза. При свете горящих углей в танцующем пламени отражалась блестящая поверхность клинка с тусклым матовым лезвием и волнистой линией сварки стали и железа. Колчак неотрывно смотрел на оружие, картина завораживала и, главное, успокаивала. Постепенно все забывалось, и он погружался в странное для него состояние – точно полусна, какого-то транса, о котором не раз читал в книгах индийских мудрецов, и странное непередаваемое блаженство наполняло его сердце, блаженство, которое, как казалось Колчаку, может испытывать только настоящий воин. Какие-то тени, едва уловимые, появились на поверхности клинка, который точно оживал, наполнялся скрытой в нем внутренней силой. Он подумал: «Быть может, в этом оружии действительно, как говорят японцы, живет душа воина». Впрочем, размышлять ни о чем не хотелось…

Так незаметно пролетело несколько часов, после которых адмирал почувствовал себя совершенно умиротворенным. Он скинул китель и лег спать.

Сложно представить подобную картину с приземленным Деникиным или энергичным, не склонным к подобным созерцаниям Врангелем. Оба они находили утешение в трудные минуты в молитве (Деникин еще в написании книг и рассказов). Иными словами, оба генерала пытались осмыслить, понять причины своих военных неудач, оставив нам свои мемуары, на страницах которых нередко можно увидеть христианское понимание свершившихся в России событий. Колчак же… Нетрудно увидеть в нем подлинного воина и идеалиста, склонного к жизни в мире иллюзий. Об этом, собственно, и писали те, кто лично общался с Верховным правителем (особенно много на эту тему говорил в своих мемуарах барон Будберг).

Еще надо сказать, что сакральное отношение к оружию было характерной чертой и европейского рыцарства, и самураев. Кстати, присущая самураям личная скромность была свойственна и Колчаку. Кроме того, слово «самурай» означает «служить». Колчак и желал служить России, отнюдь не собираясь властвовать над ней. Войскам, желавшим видеть того, за кого они сражаются, он как-то ответил: «Вы сражаетесь не за меня, а за Родину, а я такой же солдат, как и вы».

Выше говорилось об увлечении адмирала китайской и индийской философией. Однако не только им Колчак отдавал предпочтение. Он также внимательно читал и христианских авторов: Тертуллиана и Фому Кемпийского. К слову, последний (известный католический мыслитель) в XIX веке был весьма популярен на Афоне, но читать его книги не рекомендовал выдающийся русский подвижник и духовный писатель того же столетия святитель Игнатий (Брянчанинов). Он жестко критиковал Фому Кемпийского за его знаменитую книгу «Подражание Христу», считал, что она написана из состояния прелести[15] и дышит утонченным сладострастием и высокоумием.

По мнению святителя Игнатия, Фома, как и другие католические подвижники, не понимал, что к духовному наслаждению способны одни святые, ему должно предшествовать покаяние и очищение от страстей. Вспомним, что адмиралу, по его собственным словам, истинную радость приносила справедливая война. Думается, чтение Фомы Кемпийского духовно дезориентировало Верховного правителя, ибо изучение его книг могло породить в душе Колчака не стремление к внутреннему очищению, а именно к духовным наслаждениям. И как офицер, как военный до мозга костей, он, вероятно, желал получить их на полях сражений. Ведь для рыцаря (как и для самурая) война была естественным состоянием, приносившим счастье и духовное удовлетворение. Кстати, для британцев, к которым Колчак испытывал большую симпатию и даже желал служить английской короне с оружием в руках, война была некоей разновидностью спорта. Однако стремление к войне (пускай и справедливой) никогда не было присуще русскому православному человеку, он всегда воспринимал ее как горе и суровую необходимость.

Помимо этого, во время своих полярных экспедиций Колчак изучал буддизм – ему импонировала суровая дисциплина, царившая в полувоенных буддийских монашеских орденах. Александру Васильевичу казалось, что это укрепляет волю. Любил адмирал и Конфуция, специально для чтения его произведений он изучил китайский язык. Адмирал даже переводил на русский язык Сунь Цзы – одного из величайших военных мыслителей VI столетия до Р.Х. и автора трактата «Искусство войны». Но чему могли научить адмирала книги буддистских авторов, индийских йогов и философов, дышащих высокоумием и утонченным сладострастием, а также и мрачным жизнеотрицающим нигилизмом?

Привлекший внимание Колчака Тертуллиан также был весьма оригинальным христианским писателем, жившим в III веке от Р.Х. Образованный, прекрасно знавший Священное Писание и греческих авторов, он отличался жесткими взглядами и в конце концов увлекся монтанизмом[16], отстаивая в своих сочинениях крайний аскетизм и отрицая все земные радости, призывая христиан отказаться от брака, употребления мяса. И в этом мироотрицании Тертуллиан недалеко ушел от буддистских философов, а в проповеди крайнего аскетизма – индийских мыслителей.

Надо заметить, что монтанисты вошли в историю и своими призывами к добровольному мученичеству, что было осуждено Церковью. Иными словами, для монтанистов земная жизнь была чуть ли не антиценностью. И вот что интересно, самураи – это единственное и потому уникальное в мире сословие, для которого жизнь также представляет собой антиценность. Задело ли такое миропонимание душу адмирала? Трудно сказать. Но, вспомним, про него ведь говорили: «роковой человек», в нем замечали нечто трагическое. Вряд ли адмирал был насквозь пропитан самурайским духом, все-таки он был воспитан в православной традиции. Да и мотивы у монтанистов и самураев были все же различны, однако круг интеллектуальных увлечений Колчака заставляет думать о его внутреннем настрое, отчасти созвучном самурайскому, в чем мы выше уже могли убедиться.

Словом, увлечения, наряду с китайской и индийской философией, трудами Тертуллиана и Фомы Кемпийского далеко не всегда могли принести пользу душе адмирала. Напротив, по свидетельству почти всех мемуаристов, Колчак был человеком вспыльчивым, нервным и неуравновешенным. Возможно, причина этого