Витязь на распутье - Валерий Елманов

Прочие холопы поначалу не проявляли особого энтузиазма. Зашевелились они ближе к полудню, после того как двоих отправил на конюшню дворский, а третьего подключившийся Густав, где всю троицу незамедлительно и душевно выпороли. Подбадриваемые истошными воплями, несущимися из конюшни, остальные наконец-то засуетились, а потом и забегали, включившись в стремительный темп, заданный неугомонной Ксенией Борисовной.

Но кроме наведения порядка царевна успевала и многое другое. Например, осмотрела лабораторию, где стоял тягостный сивушный дух, вдобавок отягощенный какими-то испарениями и прочими ароматами химических реакций.

Ксения не морщила нос и стоически выдержала целых десять минут, в течение которых внимательно выслушивала все пояснения хозяина, обильно перемежаемые латынью, особенно после того, как Густав выяснил, что царевна ее достаточно хорошо понимает. Первая фраза сорвалась с его губ случайно.

– Similia similibus curantur[11], – пояснил он суть одного из своих многообещающих экспериментов, посмотрел на Ксению, спохватился и, виновато улыбнувшись, заметил, что сейчас переведет сказанное, но царевна кротко молвила, что она и так все поняла.

Принц изумленно посмотрел на нее. Избытком деликатности он не страдал и потому с подозрением спросил:

– Так ты знать язык древних римлян?!

– Самую малость, – простодушно уточнила Ксения.

Усомнившись, он попытался было проверить девушку, с коварной ухмылкой заявив:

– Otium sine litteris mors est et hominis vivi sepultura. Non ut edam vivo, sed ut vivam edo[12]. – И с любопытством уставился на царевну.

Не подавая виду, что прекрасно поняла истинную цель сказанного, та подхватила:

– Ох, ну как же вы правы, Густав Эрикович. – И добавила: – Я ить и сама так считаю: esse oportet ut vivas, non vivere ut edas[13].

– Но тогда это совсем все менять! – восторженно завопил он и незамедлительно перестал стесняться, так что латинские фразы понеслись у него чуть ли не в строгом чередовании с русскими, причем порой он вообще забывал о том, что я стою рядом, и обращался только к Ксении.

Царевна держалась достойно. Стоило Густаву что-то сказать на языке древних римлян, как Ксения или согласно кивала, комментируя его слова по-русски, или подыскивала аналогичное латинское выражение.

Надо ли говорить, что принц цвел и благоухал от счастья, поделившись с нею даже такими секретами, которые не открыл и мне во время моего первого визита в Углич. Правда, он был достаточно честен, и хотя его несколько заносило в бахвальстве, но в главном он стремился соблюсти истину, отметив, что до создания философского камня ему еще далеко, хотя некоторые последние эксперименты позволяют надеяться, что он изрядно приблизился к желанному положительному результату.

А вечером за трапезой он настолько разоткровенничался, что, будучи практически трезвым – чара медовухи в обед для его закаленного эликсирами организма не в счет, – принялся в подробностях рассказывать о своей несчастной сиротской жизни.

Спустя сутки, когда порядок во всех царских палатах, включая даже расчищенный от хлама и посыпанный свежим песочком двор перед самим теремом, стал, на мой взгляд, идеален, а по мнению царевны, «так себе, но хоть что-то», восторг принца от своей гостьи достиг апогея.

Дальше было уже некуда.

– О-о-о! – закатил глаза принц, усевшись за вечернюю трапезу и подняв кубок с очередной здравицей в честь энергичной гостьи. – О-о-о, Ксенья Борисовна! – с трудом, чуть запинаясь, старательно выговорил он ее имя-отчество, после чего последовал очередной набор похвал.

«Ангел неземной красоты и светоч ума, который в один из счастливейших августовских дней удостоил несчастного узника своим посещением», слушая их, только краснела и иногда легонечко улыбалась, не в силах сдержать свои чувства при цитировании им очередной пословицы, которыми Густав сыпал как обычно, то есть вкривь и вкось.

Вот за трапезой царевна и затронула тему Эстляндии, но не впрямую, а умело подведя к ней принца, причем вначале дождалась его недвусмысленного намека на сватовство. Тогда она и выдала в ответ:

– Я ж как-никак царская дочка, поэтому мне и замуж выходить за боярина какого несподручно. И батюшка мой, когда жениха мне сыскивал, о том же сказывал. Мол, в супружестве лучшей всего ровня, чтоб никому обидно не было. Раз царевна – стало быть, за царя али за короля. И пущай в его владениях не больно-то много землицы, ан все одно – титла должна быть беспременно.

– Но аз есмь как раз сын короля, – гордо подбоченился Густав. – Значит, выходит, что…

– Ан ничего не выходит, – пропела Ксения Борисовна. – Мой батюшка и богу душу отдал, сидючи на троне, а твоего, яко я слыхивала, братцы родные сместили. Поэтому ежели и выходит, то вовсе иное.

– Но ведь твой брат Федор ныне тоже не есть царь, – возразил Густав, – а потому у нас с ним и тут одинаково, что в рот, что по лбу!

– Зато он престолоблюститель, – выкрутилась Ксения, с трудом сдержав смешок. – Опять-таки ежели землицу счесть, коя ему ныне дадена, дак там можно с десяток свейских королевств всунуть, да еще и местечко останется. Но господь с ней, с землицей, – отмахнулась она. – Ни к чему нам чети[14]считать – чай, не холопы. Одначе хошь какая-нибудь, да должна быти, а ежели вовсе нет, то какой же он тогда король?

– Я ныне владеть и повелевать Угличем и всей землей, коя дадена мне как раз твоим батюшкой, – возмущенно заявил Густав.

– Коль дадена, так ты ей тогда, выходит, не владелец вовсе – вечор дадена, а поутру отобрана. – И нежно проворковала, смягчая свой отказ: – Ты не серчай, Густав Эрикович, что я с тобой вот так напрямик гово́рю веду. Не хочу я ходить вокруг да около, а сразу сказываю, что мой братец тебе ответит, ежели ты к нему сватать меня заявишься. Супротив же его воли мне идти невместно, потому как у него надо мной ныне отцовская власть. А вот будь у тебя землица, да холопья с боярством под рукой, да ратники удалые, тогда…

Она сделала вид, что призадумалась, и, опустив голову, принялась рассеянно водить пальцем по столу. Густав затаив дыхание ждал продолжения, но, не выдержав, спросил:

– И что есть тогда?

– Тогда… – неспешно протянула Ксения, вновь сделала паузу, затем глубоко вздохнула, подняла голову и с лукавой улыбкой продолжила: – А я и сама не ведаю, что будет тогда. – И, не давая ему опомниться, встала. – А ныне час уже поздний, поэтому дозволь на покой отойти, Густав Эрикович.