Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

До его слуха донесся голос Ады, которая напевала в сыроварне:

Слушая ее чистый, необыкновенно милый голос, Уайт улыбнулся еще шире: приятно быть богатым, да еще вдобавок влюбленным. Он остановился возле двери в сыроварню. Благодаря толстым каменным стенам и плотной соломенной крыше здесь была сумеречная прохлада. Ада стояла спиной к двери и слегка пританцовывала в такт песне и вращению маслобойки. Уайт с минутку смотрел на нее, потом подошел и обнял за талию.

Она вздрогнула, повернулась к нему, и он поцеловал ее в губы:

– Доброе утро, моя красавица.

Она расслабленно прильнула к его груди:

– Доброе утро, сэр.

– Что у нас на завтрак?

– Ах, за какого романтичного дурачка я вышла замуж! – с ласковой улыбкой вздохнула она. – Ну пойдем, сам увидишь.

Ада сняла фартук, повесила его за дверью и, поправив прическу, протянула ему руку. Вот так, держась за руки, они прошли через двор на кухню. Уайт громко потянул носом:

– Пахнет заманчиво. А где мальчики?

Повар Джозеф понимал по-английски, хотя и не говорил на этом языке. Он поднял голову от плиты:

– Они на передней веранде, нкози[2].

Джозеф обладал типичной для зулуса внешностью: круглое, как полная луна, лицо, широкий оскал больших зубов, ослепительно-белых на черном фоне кожи.

– Они с нкозизаной[3] Гарриком играют деревянной ногой.

Лицо Уайта побагровело.

– Как они ее нашли?

– Нкозизана Шон спросил у меня, где она, и я сказал, что вы положили ее в бельевой шкаф.

– Дурак чертов! – заорал Уайт.

Он выпустил руку Ады и бросился бежать. Добравшись до гостиной, он услышал с веранды крик Шона и сразу же – звук тяжело упавшего тела. Уайт остановился посреди гостиной, ему страшно было снова увидеть искаженное ужасом лицо Гаррика. Страх и злость на Шона парализовали его.

И вдруг послышался смех. Смеялся Шон.

– Слезай, черт, ишь устроился!

А за ним, что было совершенно невероятно, раздался голос Гаррика:

– Извини, зацепился за доску, здесь пол неровный.

Уайт тихонько подошел к окну и выглянул на веранду. В дальнем ее конце на полу лежали Шон с Гарриком, один на другом. Шон все еще смеялся, а на лице Гаррика блуждала возбужденная улыбка.

Шон наконец встал на ноги.

– Ну, что разлегся? Вставай! – приказал он.

Он протянул Гаррику руку и помог ему встать. Они стояли, прижавшись друг к другу, и Гаррик на своей деревяшке старался удержать шаткое равновесие.

– Да я бы на твоем месте просто взял и пошел, честное слово! Это же так просто! – заявил Шон.

– Черта с два, ты не представляешь, как это трудно.

Шон отпустил его, сделал шаг назад и расставил руки, готовый в любой момент подхватить брата:

– Ну давай.

И он двинулся спиной вперед, а Гаррик, неуверенно ступая, пошел за ним, широко расставив руки в стороны, изо всех сил стараясь сохранить равновесие; лицо его было сурово-сосредоточенным. Он дошел до конца веранды и обеими руками схватился за перила. И на этот раз засмеялся вместе с Шоном.

Только теперь до Уайта дошло, что рядом с ним стоит Ада. Он скосил на нее глаза и увидел, как шевелятся ее губы.

– Пошли отсюда, – едва слышно проговорила она и взяла его за руку.

В конце июня 1876 года Гаррик вернулся в школу. После злополучного выстрела миновало почти четыре месяца. И теперь Уайт вез туда в своей двуколке обоих братьев. Путь в Ледибург по дороге с двумя параллельными колеями пролегал через редколесье. Растущая между колеями трава шуршала по днищу двуколки. Лошадки трусили по дороге почти бесшумно, копыта утопали в густой мягкой пыли. Преодолев первый подъем, Уайт попридержал лошадей и оглянулся на усадьбу. Утреннее солнце окрасило нежно-оранжевым цветом белые стены Теунис-Крааля, окруженного ярко-зелеными газонами. Во всех других местах трава высохла еще в начале зимы; сухие древесные кроны дополняли картину. Солнце висело еще не высоко, и вельд сиял всеми своими красками. Уже совсем скоро, ближе к полудню, прямые солнечные лучи почти обесцветят его. Деревья красовались золотой, багряной и темно-коричневой, как стада пасущихся между деревьями африканерских[4] коров, листвой. А за всем этим поднимался крутой откос, исполосованный, как шкура зебры, зарослями черно-зеленого кустарника, густо растущего в его лощинах и промоинах.

– Смотри, Шон, видишь там удода?

– Да, давно уже наблюдаю. Это самец.

Птица вспорхнула прямо перед лошадьми: шоколадно-коричневые с черными и белыми полосками крылья, маленькая головка, украшенная хохолком, словно этрусский шлем.

– Откуда ты знаешь? – не поверил Гаррик.

– А вон видишь белые полоски на крыльях?

– У них всех белые полоски на крыльях.

– Нет, только у самцов.

– А я вот ни одного не видел без белых полосок. У всех они были, – не очень уверенно сказал Гаррик.

– Наверно, просто самки тебе не попадались. Они очень редко встречаются. Все время в гнездах сидят.

Уайт Кортни с улыбкой повернулся к мальчикам:

– Гаррик прав, Шон, по оперению не понять, кто самец, а кто самка. Самец немного крупней, вот и все.

– Я же говорил, – сказал Гаррик. Почувствовав защиту отца, он осмелел.

– Ну да, ты у нас все знаешь, – язвительно пробормотал Шон. – Небось в своих книжках вычитал, да?

Гаррик добродушно улыбнулся:

– Смотри, поезд идет.

Поезд двигался вдоль склона, оставляя за собой длинный хвост серого дыма. Уайт пошевелил вожжами, и лошади перешли на рысь. Они подъезжали к железобетонному мосту через Бабун-Стрём – Бабуинов ручей.

– А я видел желтую рыбу.

– Это была палка. Я тоже видел.

Эта речка служила границей владений Уайта. Они пересекли мост и поехали дальше. Прямо перед ними виднелся городок Ледибург. Поезд бежал туда мимо огороженной площадки, где торгуют крупным рогатым скотом; паровоз громко свистнул и выпустил высоко в воздух густой клуб пара.