Спасти огонь - Гильермо Арриага

напитки в бокалах из нержавейки (хрустальные могли разбиться, пластиковые стаканчики были под запретом). Я облокотилась на бортик с «Кровавой Мэри» в руках. Подошел Педро и спросил: «Что собираешься делать в следующем месяце?» — «Что всегда. Возить детей в школу, репетировать. А что?» Он немного помолчал, как бы задумавшись. Я подумала — сейчас предложит снова встретиться наедине. «Я тебе рассказывал про мою тюремную программу?» Я пару раз что-то такое слышала, но не вслушивалась. «Вообще-то нет». — «Мы с Хулианом Сото уже три месяца ведем культурные проекты для заключенных. По вторникам и четвергам я хожу с ним в тюрьму вести семинар по писательскому мастерству».

Хулиан Сото был одним из лучших писателей не только Мексики, но и всей Латинской Америки. Его свирепая, жесткая проза разительно отличалась от медоточивой и приторной писанины авторов его поколения. Мне она казалась такой мужской, такой настоящей, что иногда даже возбуждала. Из каждого предложения сочились феромоны. Кроме того, Хулиан имел славу агрессивного типа. Однажды он пришел в редакцию литературного журнала и избил критика, который высмеял его роман. Критик отделался переломом челюсти и повреждением правой глазницы. А Хулиана посадили за хулиганство, незаконное проникновение на частную территорию и даже покушение на убийство.

Дали ему шесть лет, но вышел он через три года и четыре месяца стараниями писательских союзов, вставших на его защиту (как сказал президент одного из этих обществ: «Какой же автор не мечтает набить морду полудурку-критику?»). Педро рассказал мне, что тюрьма сильно повлияла на Хулиана. Он познал самую неприглядную сторону жизни и наслушался историй от заключенных. Поэтому по окончании отсидки решил вернуться и организовать писательскую мастерскую, уговорив Педро оказать финансовую поддержку этой культурной инициативе и некоторым другим. Педро очень воодушевился: он собрал по разным издательствам двадцать тысяч книг в качестве пожертвования, подарил тюремной видеотеке тысячу DVD-дисков с шедеврами современного кино и оплатил строительство двух помещений — под библиотеку и под зал на двести пятьдесят мест, где можно было ставить спектакли и устраивать концерты. «Этим людям нужно расширить кругозор, — говорил Хулиан, — сейчас они не в состоянии представить себе мир, где есть что-то, кроме нищеты, несправедливости и безнаказанности». По словам Педро, тексты из писательской мастерской Хулиана выходили неровные, часто наивные, но полные живого трепета. «Все эти писатели из модных душу бы продали, лишь бы выдать хоть строчку уровня наших зэков».

Педро и Хулиан несколько раз привозили в тюрьму спектакли и получили хороший отклик. И в тот вечер, в бассейне, пока рядом резвились дети, а официанты сновали с бокалами и подносами хамона и французских сыров, Педро сделал мне предложение, перевернувшее всю мою жизнь: «Ты не хотела бы приехать к нам в тюрьму со своей труппой? Обещаю, все заключенные отнесутся и к тебе, и к твоим балеринам с должным уважением. Это будет лучшая публика в твоей жизни, сама увидишь». Звучало заманчиво. «Мне нужно посоветоваться с коллегами», — сказала я, хотя про себя уже решила: мы поедем.

Здесь

Нет бога

Нет родителей

Нет детей

Нет братьев

Нет покоя

Нет мира

Нет любви

Нет мечты

Нет деревьев

Рек, гор, небес

Есть тела

Есть пот

Есть кровь, голод, крики

Есть отчаяние

Есть кошмары, цемент, решетки

Есть удары

Есть бесы

Есть раны

Есть скука, вонь, заброшенность

И иногда есть друзья и иногда шахматы и иногда смех и иногда свинина с портулаком и иногда сиесты и иногда солнце во дворе и иногда посетители и иногда книги и иногда настольный футбол и иногда играет радио и иногда, да, иногда есть надежда.

Макарио Гутьеррес

Заключенный № 27755-3

Мера наказания: семнадцать лет и пять месяцев за вооруженное ограбление и покушение на убийство

Босс всех боссов не замедлил нарисоваться в жизни Хосе Куаутемока. Сам он видел себя этаким благожелательным и великодушным патроном. Никогда не выбивал долги. Наоборот, ссужал деньгами, раздаривал дома, тачки и даже донью Беля-ночку целыми килограммами. «Наш босс не такой мудак, как в остальных картелях. Без показухи вот этой, без шоу-офф. Что сказал, то и сделал», — отзывался о нем Машина. Но каким бы покорным слугой и прочей херней ни рисовался капо, брал-то он на самом деле куда больше, чем давал. «Не стоит благодарности, это ж я от чистого сердца. Друзья друзей для меня все равно как родня», — промурлыкал Хосе Куаутемоку босс боссов, когда навестил на следующий день после выписки. «Слушай сюда, король ацтеков, — сказал Машина, — главный босс хочет тебя видеть, а если он так хочет, значит, так оно и будет. Он не буллшитует, фигни не порет. Четкий чувак. Сам увидишь, какой крутой». И главный босс в самом деле проявил крутизну и вроде даже искренне беспокоился о здоровье Хосе Куаутемока и спрашивал, хорошо ли за ним ухаживали в больничке. «Я и доктора особо за тебя попросил, но больше всего, конечно, молился святому Мартину де Порресу[2]», — по-отечески ласково прожурчал главный босс. «Видал? — сказал потом Машина, — другой говнюк за тебя Святой Смерти[3] молился бы, а наш нет, наш тебя поручил не кому-то там, а, можно сказать, Обаме всех святых». Но Хосе Куаутемок от отца выучился никому не дове рять. «Не обольщайся, — предупреждал отец, — люди говорят одно, а думают другое». Так и главный босс: говорил одно и обмозговывал своим злодейским умом совсем другое. «Спасибо, сеньор», — ответил Хосе Куаутемок. «Не за что, братан. Сам понимаешь: сегодня я за тебя, завтра ты за меня». Оно скоро наступит, это самое завтра, подумал Хосе Куаутемок. Скоро Машина заявится к нему домой и скажет: «Главный босс просит тебя об одолженьице…», и одолженьице будет состоять не в убийстве какого-нибудь захудалого чижика, голодранца из серии метнись-мне-за-литром-пивка-а-заодно-замочи-копа. Ничего подобного. Ему поручат убрать главного капо другого картеля. Босс ему жизнь спас, хули. Не устрой он его в больницу имени профессора Марко Антонио Рамоса Фрайхо, лежал бы сейчас Хосе Куаутемок и червей кормил. «Вы чудом спаслись,