Сумерки - Дмитрий Глуховский

Сельва — загадочный, непроходимый лес, в котором незнакомые, удивительные деревья растут ствол к стволу, а всё малое пространство меж их корнями заполнено какими-то кустами, вьюнками, густо переплетено лианами. Узловатые ветви деревьев увешаны непривычными тяжёлыми плодами — надкусишь один, и твоя мужская сила не иссякнет до глубокой старости, надкусишь другой — умрёшь на месте в страшных корчах. Чуть видные сквозь заросли, но при этом слышные за десятки метров огромные яркие цветы кружат голову своим ароматом.

Это лес, который никак нельзя посчитать чем-то неживым — в отличие от щетки кривых сосенок, которыми поросли холмы далекой Испании, от изморенных иберийским солнцем оливковых рощиц; да, впрочем, и от тщедушных перелесков флегматичной нашей средней полосы. Сельва дышит, движется, кипит жизнью днём и ночью, неотступно следит за путником тысячами глаз, — паучьих, кошачьих, птичьих…

Сельва и есть квинтэссенция жизни: в её чаще постоянно появляются на свет миллиарды новых созданий, и миллиарды умирают, пожирая и выпивая друг из друга соки, увядая и расцветая, жертвуя собой, взращивая своих детёнышей, испражняясь, черпая свою жизненную энергию в солнце, воздухе, крови и плоти, воде, навозе, чтобы, отжив свой срок, удобрить собой жирную, кишащую червями почву и возродиться снова — в других.

Разжаривая на синем газовом пламени ломтики картошки в сметане, я думал о пламени багровом, которым горели костры испанцев на высеченных в сельве для стоянки полянах. Воображал себе рассевшихся в круг у огня конкистадоров, красноватые отсветы на их загорелых, задубевших лицах, обросших густыми чёрными бородами, видел блики, играющие на выгнутых стальных шлемах. Вот сеньор Васко де Агилар: его я себе отчего-то представлял рыжим, косматым, кряжистым, напористым и способным схватиться за эфес без малейших колебаний. Не знаю, откуда у меня взялся в голове этот образ: до сих Васко де Агилар никак себя не проявил, выступая только в качестве почти безгласного спутника автора заметок.

Брат Хоакин мне виделся высоким, сутулым, бледнолицым, с хищно загнутым ястребиным носом, нездоровыми, насиженными за долгие ночи в монастырской библиотеке кругами под чёрными глазами, почти всегда затянутыми поволокой задумчивости, но иногда вспыхивающими праведной яростью. Серая монашеская ряса, пошитая аскетичными францисканцами из грубой мешковины, верёвка вместо пояса.

Индейских проводников я вообразить себе не мог совсем. Одевались ли они как испанцы, или как майя? Да и как вообще одевались майя?

Самая главная странность выходила с самим автором заметок. Думая о нём, я каждый раз невольно представлял на его месте себя, но только загорелого и подтянутого — точно как ребёнок, читающий книгу про какого-нибудь Зверобоя или Чингачгука. Поймав себя на этой мысли раз, я испытал смешанное чувство — что-то между лёгким стыдом и озорством, словно тайком играл в игрушки, неположенные мне уже по возрасту, но всё ещё приносящие по-детски яркую радость.

Я собрал со сковороды остававшийся там сырно-сметанный соус куском хлеба и отправил в рот. Сейчас было бы очень правильно помыть за собой посуду, но вот незадача — горн уже трубил общий сбор, задерживаться и отставать от отряда было никак нельзя.

«Что по прошествии трёх недель, которые мы находились в пути, наш отряд преодолел не менее тридцати лиг. И что последнее селение индейцев, которые мы видели, было то самое, где удалось выменять лепёшки и муку, называвшееся Хочоб (Hochob), а после него мы опять вступили в сельву, и дорога началась весьма трудная.

Что с продовольствием становилось всё хуже, и солдаты снова стали роптать. И что некоторые говорили, что проводники хотят завести нас глубоко в лес, где наш отряд ждёт засада, и где кони не помогут нам выиграть сражение против индейцев. И что вспомнили пропавших товарищей, и некоторые утверждали, что те были истреблены в такой засаде, а не ушли обратно к Мани; и что только я, сеньор Васко де Агилар и брат Хоакин Герреро изо всех испанцев знали, что проводники не предавали нас, а произошло нечто другое, чего нам не дано уразуметь, и к чему приложена рука Сатаны.

Что я много размышлял о произошедшем и искал ему объяснения, и также спрашивал у товарища моего Васко де Агилара и брата Хоакина, как они могут объяснить это. О том, что индейцы на Юкатане и в других частях этой земли приносят людей в жертву, разрубая им грудь и вырывая сердце, я слышал ещё до того, и сам был тому свидетелем в одной из деревень; видел и жертвенные камни на вершинах некоторых храмов в городе Чичен-Ица (Chichiniza), кудамне случалось приезжать по поручениям.

Однако если оставленные с Херонимо Нуньесом де Бальбоа попали в засаду, устроенную индейцами, то куда исчезли сами, и почему мы нашли только тело проводника Гаспара Чу, но не тела солдат, и не конские трупы, и не брошенные подводы? Или же солдат обуяло безумие, и они, подобно индейцам, принесли Гаспара Чу в жертву их идолам, после чего скрылись, и ливень смыл их следы?

Что и в тот день, и в следующий, и в несколько других дней я молился совместно с братом Хоакином о спасении душ (сгинувших?) товарищей, и так пока не случились новые события, которые заставили меня позабыть об их судьбе и о многом другом.

Что вскоре и я, и сеньор Васко де Агилар стали терять терпение и спросили у Хуана Начи Кокома и Эрнана Гонсалеса, долго ли ещё идти, и почему надлежит идти через сельву, и отчего тот город с храмами, о котором говорил мне брат Диего де Ланда, расположен в такой глуши, в отдалении ото всех основных старинных городов, лежащих, как известно, к северо-востоку и северо-западу от Мани.

Что Хуан Начи Коком вначале не хотел говорить, но потом всё же рассказал, что на юге, в нескольких лигах от того места, где мы остановились на привал, начинаются запретные земли майя, на которых якобы и располагаются заброшенные города с храмами, кои нам надлежит отыскать. И что для индейца уже одно то святотатство, что он вступает на эти земли с нечестными побуждениями, и уже один тот подвиг духа, что не боится он возмездия индейских идолов. Но что он, Хуан Начи Коком, крещён и верит в Иисуса Христа и Пресвятую Деву, и на деяние это получил благословление своего духовного отца, настоятеля Диего де Ланды; и что потому он пойдёт с нами до конца, что бы ни случилось. И что, говоря это, он дрожал, словно его била лихорадка, и плакал как ребёнок».

Пусть у меня пока и не было достойного издания по истории майя, зато на полу в прихожей стоял превосходный географический атлас, выпущенный Академией Наук СССР в середине шестидесятых. Огромный, заведомо обречённый своими создателями на унизительное для любой книги место хранения, он никогда не влез бы ни на одну из виденных мной книжных полок, и потому смиренно пылился на паркете у стеллажей. В высоту его страницы достигали метра, и чтобы перевернуть их, приходилось приложить некоторое усилие. Каждая из них содержала подробнейшую рельефную карту определённого региона; был там и Юкатан.

Почему эта мысль не пришла мне в голову раньше? Теперь я мог проследить путь, по которому двигался испанский отряд. Пусть те карты, которые теперь были в моём распоряжении, составлялись столетия спустя описанной неизвестным автором экспедиции, ландшафт за это время вряд ли сильно изменился. Конечно, вырубили и пустили под маис и скотоводческие ранчо тысячи гектаров сельвы, но реки и горы должны были оставаться на своих местах.