Обратной дороги нет - Виктор Смирнов

— Галка? Что, пришла? Тю, контуженая! Из-за взрывника этого.

И Гонта неодобрительно покачал своей крепкой темноволосой головой.

Когда Топорков вернулся, медсестра, склонившись над Бертолетом, перевязывала ему ногу. Рядом стояла раскрытая сумка противогаза и склянка с риванолом.

Галина встревоженно смотрела на Топоркова.

Две несмелые морщинки тронули узкие губы майора у самых их уголков. Он словно бы заново осваивал нехитрую мимику улыбки.

— Что вы так смотрите? — спросил майор. — Живых мумий не видели?.. Какое вам выдать оружие? Автомат?

Низкорослые партизанские лошадки с бочкообразными боками протащили первую телегу мимо танка.

Было ещё сумрачно. Полосы тумана плавали между чёрными кустами, небо обозначилось синевой. Проскрежетали ржавыми голосами злодейки-сойки.

— Пойдёте с первой телегой, — сказал Топорков Гонте.

— А вы?

— Буду в прикрытии, сзади.

Вновь недоверчиво сверкнули прищуренные глаза Гонты.

— Противника надо ждать спереду. — И Гонта, не дожидаясь ответа, ушёл.

Топорков проводил взглядом обоз. Весело махнули хвостами две заводные лошадки, привязанные к последней телеге, и Топорков остался один.

Он не спеша прошёлся вокруг танка, цепко осматривая землю и кустарник, как будто снова что-то искал. Длинный, на длинных ногах, со склонённой головой, он был похож на идущего за плугом грача.

Ничего не найдя на земле, майор приступил к танку.

Он оглядел его беглым и точным глазом военного человека, отмечая малейшие неровности и углубления: визирные щели, края оплавленной дыры в лобовой части, заглянул и под крылья, и под ленивцы.

Затем взгляд его упал на гусеницу, лежавшую рядом с танком.

Гусеница как гусеница — гигантская ржавая браслетка, обречённая истлевать в земле. Но майору бросились в глаза красные точки жучков-«солдатиков» на последнем траке. То ли они выползли погреться на вялом утреннем солнышке, то ли были кем-то потревожены.

Майор поднял трак. И не увидел отшлифованной тяжестью глянцевой поверхности, как. это бывает, когда поднимаешь лежач-камень: земля здесь была взрыта.

Смахнув верхний слой земли, Топорков увидел совсем новенькую стреляную гильзу от противотанкового ружья. Оглянувшись по сторонам, он бережно, как эксгуматор, боящийся чумной заразы, взял гильзу в руки и вытряхнул оттуда свёрнутый в трубочку лист бумаги. Прочитал несколько коротких неровных строчек: «Оч. важно! Обоз идёт в Кочетов, п. о. 4 тел. 47 ящ. с ор. боепр., 8 бойцов (1 жён.). Команд, майор из Кочет, п. о. Через Камышов перепр. у 14 корд. Фёдор».

Майор скатал листок в трубочку и вложил в гильзу, всё это присыпал землёй и укрыл тяжёлым траком. Затем он тщательно вытер руки, оправил шинель, огляделся ещё раз и отправился догонять далеко ушедший вперёд обоз.

Топорков спешил. Он клонился прямым торсом, он всё падал и не мог упасть: вовремя подставляли себя худые, длинные ноги и отмеряли метр за метром. Было в этом его движении что-то бесстрастное, размеренное, как у машины, и только хриплое, с канареечным подсвистом дыхание говорило о том, что не всё ладится у майора с многочисленными шатунами и шестерёнками, работающими внутри.

На пригорке Гонта поднял руку, и обоз остановился. Гонта наконец заметил Топоркова, и в глазах его, упрятанных под трехнакатные брови, погас тревожный блеск.

Обоз остановился. Топорков прошёл вперёд.

Гонта поднял цейсовский восьмикратный бинокль. На лугу, уже очистившемся от клочьев тумана, светлела петлявая просёлочная дорога. По ней ползли два грузовика с солдатами. Отсюда, с пригорка, даже усиленные цейсовской оптикой, они казались не больше коробков.

Гонта, который, как и каждый партизан, был воспитан ближним боем, смотрел на эти грузовики спокойно.

— Вот, майор, — он протянул бинокль Топоркову, — видать, снова егеря. «Эдельвейсы». Понаперли их сюда с Кавказа на переформирование. Теперь на нашем брате будут тренироваться.

— Егеря хорошо действуют в лесах, — бесстрастно сказал майор, рассматривая грузовики.

— Радости — полный воз, — сказал Гонта. — Нам здесь дорогу надо переходить.

— Значит, будем переходить.

Гонта в упор посмотрел на Топоркова:

— Ночью-то перешли бы без риска… Ну ладно!

За лугом вновь начался сосняк, и партизаны было повеселели, но тут сойки протрещали тревогу.

Андреев, откинув капюшон, обнажил жилистую шею, задрал кверху бородёнку, наставил круглое ухо. Послышалось тарахтение, будто мальчишка вёл палкой по штакетнику. Это был чуждый лесу механический звук.

Лёвушкин свистнул. И лошадёнки под окрики партизан рванули в сторону от дороги, в соснячок.

Галина с автоматом в руке, напрягая крепкие икры, пробежала к старым окопам, уже поросшим по брустверу молочаем. Сползла, ссыпая песок. И тут же кто-то рядом приглушённо чихнул и произнёс звонким, радостным шепотком:

— На здоровьичко вам! — И ответил самому себе: — Спасибочко! — После чего Лёвушкин сильной рукой пригнул Галину к земле, спрятал её за бруствер.

— «Энсэушки»! — шепнул Лёвушкин. Он сидел у бруствера, в частоколе воткнутых в песок сосновых веточек и смотрел на обширную, поросшую вереском поляну, куда вливалась лесная дорога.

Тарахтение нарастало.

— Четырёхтактные, — сказал Лёвушкин почтительно и сплюнул. — У них на каждой машине ручняк.

За поляной, на взгорке, серыми мышиными клубками прошмыгнули шесть мотоциклов с солдатами. Тарахтение метнулось за ними хвостом и стало стихать.

Лёвушкин следил за мотоциклами и в то же время видел рядом лицо Галины, полуоткрытые её губы и ощущал щекой и ухом шелестящее дыхание.

Он не снял руку с плеча медсестры, а, напротив, сжал пальцы и повернулся к ней. В захмелевших, дерзких его глазах отразился в перевёрнутом облике дурманный осенний мирок — сухой окоп, мягкий пружинистый вереск с фиолетовой пеной цветов и густой полог хвои.

— Будешь приставать — застрелю, — сказала Галина, глядя в глаза Лёвушкину и яростно отвергая отражённые его зрачками соблазны.

— Дурёха, — прошептал Лёвушкин чужим, добрым голосом. — Ну чего увязалась за ним? Ты девка простая, ты моего поля ягода. Я человек весёлый, надёжный, я тебя защищу хоть от фрицев, а хоть от своих… И если войну переживём — не брошу, вот ей-богу! А с ним-то как? Он человек умственного полёта. Он-то и сейчас сторонится тебя. А ты тянешься… Дальше-то как будет?