Другие лошади (сборник) - Александр Киров

– Стой-ка!

Сашка медленно повернул голову и увидел Дворяншу.

– Тетенька, ведь ты умерла.

– Умерла-умерла. А только за все угощенья испей чарочку и моего меду.

И старуха, словно совсем живая, протянула ему ковшик.

– Выпей, полегчает. А то вон чего удумал. Рано тебе еще. Пей и поспеши, пока мой дух не выветрился.

Сашка послушно запрокинул голову. Нутро вспыхнуло и разгорелось с новой силой.

– Спасибо, те…

Но Дворянши уже и след простыл. Тогда Сашка вышел на дорогу и поворотил к деревне.

– Эй, нечистый, куды тебя принесло! – оклинул его у околицы старик Никифор, который мучался от неловкости, что стал невольной причиной Сашкиной медленной погибели. – Прибьют мужики. Уходи скорей.

– Хорошо, дедушка, – кивнул Сашка. – Только своих навещу.

– Да и не твои они теперь, – стал было возражать Никифор, но махнул рукой – мол, все равно пропадать парню.

И Сашка пошел к своим.

Потом оглянулся и посмотрел на старика через левое плечо.

Никифор схватился за грудь, упал на дорогу и захрипел.

– Дедушко! Дедо! – со всех ног бежали к нему деревенские ребятишки…

Дольше всех полз отец. Но и криворотого скрутило на пороге поскотины.

Тем временем Сашка запряг лошадь в телегу, пытливо оглядел клячу и повозку со всех сторон, покачал головой.

– Ну ничего. Сгодится на перво время. Нно. Ступай, холера…

Через сутки он вез первых пассажиров.

– Что полыхало? – кивнул Сашка на восток.

– Русь, – ответил хмурый пожилой мужик. – Мор тама. Вот и пожгли соседи. Гибло место.

– А народ?

– И народ.

– Всех?

– Знамо всех, – ответил второй попутчик, сын мужика. – Ни полотна, ни образа. Уж соседи старались…

На дорогах был толстый слой обледеневшего снега, укатанного широкими полозьями дровней, но полозья саней были немного у́же, кроме того, под них приделывали железные полосы, которые называли тормозами. Они действительно тормозили и не давали саням раскатываться, если дорога имела поперечный уклон, или на поворотах при быстрой езде. Но и слой обледенелого снега сани разрезали до самой земли. Полозья саней утопали в снегу, и сами сани ползали на брюхе.

По обе стороны деревни стояли девки на выданье и ждали. Пригласят, прокатят, сосватают. И ничего, что лошадь в открытой кибитке может фыркнуть в лицо седоков или обмазать их спины теплой слюной.

В кольцо, образованное подводами с седоками, въехать было трудно. Теснота – а ехать надо. Ведь в кибитке… Черные сапоги с длинными голенищами, с напускными или высокими подборами, широкие суконные штаны, суконный же, не по зимнему холоду жилет да лихо заложенная набекрень фуражка на голове.

Или уж попроще. В длинной сибирке… В кафтане понитке… В полушубке овчинном.

Штейн залюбовался на русский праздник. Особенно – на русских девушек. Пальто в талию, такие же шубки и широкие юбки, собранные по талии, делали их похожими на городских барышень.

Штейн готов был уже пуститься в пляс. Но ему пора было уезжать. В праздник. Так решил он сам. Чтобы лучше запомнилась русская деревня, в которую он уже вряд ли когда-то вернется.

И вот около него, стоящего в стороне, остановились дровни.

– Ехать куда? – поинтересовался хмурый парень, молодой, но с печатью ранней угрюмости на лице.

Угрюмость эту, звериную почти свирепость, Штейн не раз замечал у русских деревенских жителей, большей частью почему-то среди молодых…

– А что за одежда на тебе? – поинтересовался Штейн через полчаса пути до почтовой станции со странным, напоминающим о далекой и родной Германии названием – Философская.

– Это? Совик называется. А слышь ты, удобно. Ни пуговиц тебе, ни застежек. А накидывается с подола. И капюшон тут тебе. Пускай дураки перед девками форсят.

– Ты чего такой злой?

– Я, дяденька, не злой. Верней, злой, да не на тебя.

– Что ж тогда?

– Я запивашка.

– Это… как?

– Вино пью. И, чувствую, допью, что скоро меня не станет.

– Потому и злой?

– Злой, что выпить охота, да выпить не на что. А на девок – плевать. Моя девка – добрая чарка. Одно плохо – продажная девка этта.

Штейн задумался.

И задумался, как это бывает у немцев и русских, надолго.

Сидел и размышлял о том, что он тоже, в некотором роде, запивашка. Но запивашистость его другая. Он авантюрист. Авантюрист из числа богатых и бесящихся с жиру – а Штейн это понимал, понимал прекрасно. Совсем не клады привели его в Богом забытую северную губернию. А жажда самого студеного севера. И, может быть, именно поэтому он нашел клад.

– В Питере я прослышал об огромных сбережениях в золоте, которые ваши купцы из староверов прятали в подполах, – рассказывал Штейн вознице еще через час.

Так же, как и русские, немцы бывают излишне разговорчивы.

– Тю-ю! – слышал и я эту байку, – ухмыльнулся возница и презрительно сплюнул. – Слышал и даже пробовал искать по старым домам. У нас после холеры деревни целые пустые оставались – не то что дома́.

– И ничего?

Возница лишь рукой махнул.

– А мне повезло. Летом я остановился в заброшенном доме. В этой деревне, как ты сказал, много старых и пустых домов. Изготовился копать. И даже нанял людей. Двоих мужиков мне община выделила. Договорился со всеми и обо всем… И лег спать. А во сне вижу дом этот… За столом старик сидит. Безногий. Грибы чистит. Посмотрел на меня. «Подсоби, – говорит, – умаялся». Я грибы чистить, прямо скажем, не очень умею, но сел. Поковырял чего-то там. Вдруг он смотрит на меня лукаво, головой качает: «Не так!» Я только руками развел: «Непривычный, – говорю, – к вашему промыслу, дедушка». Он засмеялся: «Я не о грибах тебе, я о кладах. Не так надо клад искать». Я во сне напрягся весь… Думаю, не спугнуть деда… «А как, – спрашиваю, – как, дедушка, клад искать надо?» Он еще громче смеется: «А чего его искать? В подпол-от залезай да сразу землю не рой, а найди слева камень. Отвороти его. Попадешь в омшаник. Место тако для ульев. В омшанике найди сундук, пыль смахни, открой – там и клад».

– Ты и полез? – выдохнул возница, который смотрел уже не за дорогой, а за руками Штейна, словно дирижирующими невидимому оркестру.

– И полез, – хохотнул Штейн.

– И нашел…

Музыка заиграла в самой душе юного запивашки.

– И нашел.

Тут возница задумался, и музыка оборвалась.

– Так ведь… Так ведь ты летом сюда приехал.