Книга Блаженств - Анна Ривелотэ

Павлик склонился над Ниной, чтобы спросить, как она себя чувствует. Нина дернула головой и уставилась в окно, в комковатую гущу облаков. В эту минуту она ненавидела Павлика — самой настоящей, беспримесной ненавистью. То было ее педагогическое фиаско. Впервые за тринадцать лет совместной жизни она поняла, что никогда не сумеет переделать мужа, уже не сумела. Ей придется расстаться с ним — или принять таким, каков он есть, с пивом, с чучелами, с молчанием, с необъяснимыми приступами бешенства или — более редкими — нежности. Придется смириться раз и навсегда, принять в свою жизнь всё, Что он тащит с собой и от чего она так настойчиво хотела избавиться.

Но страшнее всего было продолжение этой мысли. По праву матери она могла требовать от Мати послушания, уважения, внимания — а Мати могла ей во всем этом отказать. По праву свободного человека. Нине невыносимо было думать, что в голове дочки варятся свои собственные мысли, что она вынашивает свои собственные планы, с самого начала, может даже с того дня, когда Нина произвела ее на свет, и эта внутренняя жизнь Матильды ей неподвластна.

Нина порывисто обняла Матильду; никогда прежде она не делала этого с такой страстью и с такой мукой. Малышка, сокровище, аленький мой цветочек, думала Нина, ты всегда будешь только моя, — бессильное, отчаянное упрямство. Однажды, придя домой, она застанет там чужую девушку, отзывающуюся на сладкое имя ее дочери, девушку с остро-синими Павликиными глазами, с его худобой, его картавым «р» — и окончательно утратит еще одну иллюзию.

Пятый «Б» принял Матильду холодно. Не помогли ни кубинские ракушки, ни ирландские жвачки, щедро раздариваемые на переменах. Вместо непоседы Матюшки Палс со смешными белобрысыми косичками в класс вернулась длинноногая независимая девица, чьей снисходительности никто не хотел искать. Одноклассницы косо смотрели на ее сиреневое шерстяное платье, которое она носила вместо обычного форменного, а рассказы о Кубе слушали с недоверием. Успеваемостью Матильда не блистала: на острове детей не особо принуждали к учебе; тамошний климат больше располагал к морским прогулкам, шумным играм по вечерам и сонной лени в часы сиесты. Заискивать перед ребятами или учителями, добиваясь их расположения, она и не подумала. Самовольно уселась за последнюю парту и рисовала в кубинском блокноте все, что придет в голову, пока блокнот не отбирали.

Так кончились вторая четверть и скучные зимние каникулы. Мати одна ходила в кино по детскому абонементу, смотрела все подряд: «Приключения Рыжего Майкла», «Таро — сын дракона» и бог весть что еще. Тогда дети поголовно были увлечены перепиской с зарубежными сверстниками из социалистических стран. Одноклассницам шли письма от незнакомых девчонок из Чехословакии, Югославии и ГДР, письма в пухлых конвертах с конфетными фантиками, открытками, переводными картинками и прочим импортным мусором. Матильде было жаль, что Костя Храмцов не слал ей писем, а переписываться с кем попало ей не хотелось.

Однажды Нину вызвала для беседы классная руководительница. Нина приготовилась к тому, что речь пойдет об отметках, которые становились все хуже. Но учительницу, как оказалось, больше беспокоило то, что Мати совсем не общается с другими детьми. Ее не травили, не устраивали ей бойкотов, но и друзей у нее не было.

— Но ведь она не страдает от этого, — пожала плечами Нина.

— Может быть, она просто скрывает это? — предположила преподавательница.

Тогда-то Нина и затеяла ту злополучную вечеринку в честь двенадцатилетия Матильды. Предполагалось, что это будет грандиозный детский праздник. С морем воздушных шаров, пепси-колой, огромным заказным тортом из кондитерской ресторана «Прага», пиццей по кубинскому рецепту, танцами под кассетный магнитофон, игрой в фанты, и что уж еще они сумеют придумать. Приглашения для всех без исключения одноклассников Мати изготовила сама, вырезала из плотной бумаги и разрисовала цветными фломастерами. По правде сказать, некоторых она совсем не хотела видеть в своем доме в качестве гостей, но мать настояла.

Приглашения были вежливо приняты. Восемнадцатое марта в тот год пришлось на пятницу; отмечать день рождения было решено в воскресенье. В два часа дня Матильда в наимоднейшем голубом платье с рукавом «летучая мышь», с водопадом локонов на голове, побаливающей от сна на бигуди, бесцельно слонялась по квартире. На ее руке тикали подаренные родителями часики: на циферблате львенок из мультика ловил сачком механическую бабочку. Бабочка трепыхала крыльями. Заказной торт оплывал шоколадом. На сервировочном столике высилась гора тарелок, подоконник был уставлен бутылками с газировкой. Павлик ушел к приятелю, чтобы не смущать гостей дочери, предварительно заперев на ключ дверь в свою мастерскую.

Часики всё тикали; мать отгоняла Матильду от пиццы, веля дождаться гостей, но гости никак не шли. В четыре раздался звонок в дверь, Мати бросилась в прихожую. На пороге стояла Лёка Михельсон с букетом тюльпанов. Матильда скисла, но виду не подала.

Странная особа была Лёка Михельсон. Как и Матильда, в классе она была новенькая. Лёку воспитывала бабушка, наверное, поэтому в ее поведении сквозило что-то старушечье. Она укладывала волосы в пучок на затылке, всегда была аккуратно одета и вежлива, носила большие очки и училась на пятерки. Лёку ставила в пример учительница русского языка: в ее тетрадях не было ни одной помарки, но самым удивительным был ее почерк. Размашистый, округлый, абсолютно взрослый почерк. Михельсон мастерски подделывала любые подписи и за небольшое вознаграждение могла черкнуть «записку от родителей» в случае прогула. Ее никогда не интересовали предметы повальных увлечений сверстниц, будь то записи «итальянцев», анкеты или Андрюшка Аксенов из параллельного класса. Она подкармливала голубей и бродячих котов и вязала крючком воротнички для школьного платья, к которому прикалывала дурацкую брошь с камнем.

Пройдя в гостиную, Лёка чинно уселась на диван. Нина помчалась ставить цветы в вазу и в пятый раз кипятить остывший чайник, а Матильда стала хвастаться подарком. Лёка посмотрела на нее поверх очков и спросила:

— Ну а ты? Что ты мне подаришь?

— Я?! — Матильда растерялась.

— Да, ты. У меня ведь тоже день рождения восемнадцатого марта.

— Прости, я не знала! Подожди минутку.

Матильда метнулась в свою комнату, чтобы извлечь из коробки какую-нибудь кубинскую безделицу, вроде кулона из скорлупы кокосового ореха, и в прихожей налетела на мать.

— Лёка-то, оказывается, тоже именинница! А подарок я не приготовила.

— Подожди, сейчас что-нибудь придумаем.

Нина вернулась в гостиную и открыла антресоль мебельной стенки. Там, среди полотенец и постельного белья, она прятала разные вещицы специально для таких случаев. На глаза ей попалась дефицитная двадцатичетырехцветная упаковка фломастеров, но когда Нина потянула ее, из антресоли выпал цветастый шерстяной платок — идиотский презент свекрови.

— Оленька, посмотри-ка! — Нина, сияя, помахала фломастерами перед бесстрастным лицом Михельсон. Лёка помотала головой:

— Благодарю вас, Нина Даниловна. Я не рисую фломастерами. Матюше пригодятся, — и добавила примирительно: — Подарите мне лучше платок.