Потерянная Библия - Игорь Берглер

Часовая башня получила свое название из-за огромных часов, которые были вмонтированы в ее фасад примерно в 1650 году. Обрамляли хронометр деревянные статуи, изображавшие римских богов, подаривших свои имена дням недели на латыни: Martes, Mercuris, Jovis, Veneris, Saturnis и Solis — Марс, Меркурий, Юпитер, Венера, Сатурн и Солнце, т. е. вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье. Но вместо того, чтобы представить в этом паноптикуме Luna Dies (или понедельник, день Луны), строители установили статую Дианы, богини охоты. И никто не знал почему.

Не существовало способа выяснить, каким образом его визитная карточка оказалась среди трупов на ступенях. Не зная, что за связь он ищет, профессор принялся размышлять о символах этого средневекового города.

Четырнадцать первых городских башен построили в Средние века как башни гильдий. Башни Рыбацкая, Ткацкая, Ювелиров, Златокузнецов, Слесарная и Бондарная были разрушены, хотя гильдии и не утратили свое значение. Столкнувшись с недовольством аристократии и церкви, они стали поднимать революции по всей Европе. И пусть внутри них действовали строгие правила, пусть они вели себя как мафиозные синдикаты и как трасты-монополисты (устанавливали такую цену на продукцию и услуги, какую им хотелось), гильдии все же стимулировали прогресс. Мелкая буржуазия образовалась из средневекового класса ремесленников и торговцев; банкиры и нотариусы породили буржуазию крупную. Гильдия каменщиков обеспечила появление франкмасонства, внесшего свой вклад во Французскую революцию и создание Соединенных Штатов Америки, равно как и в другие революции, которые прокатились по Европе в первой половине девятнадцатого столетия и в конце концов сделали неизбежным тот мир, каким мы знаем его сегодня.

Члены гильдий проводили торговые операции в те времена, когда немногие еще понимали, чем работа отличается от труда. Без них не существовало бы городов, крупных соборов, экономики и даже войн, а люди до сих пор ходили бы босиком. И, что важнее, члены гильдий были людьми свободными, хорошо образованными и активными. Гильдии и их члены стали предвестниками капитализма и появления среднего класса.

Чарльз написал солидную монографию об исторической важности гильдий и сложных взаимоотношениях между гильдиями и правящими кругами того времени. Он изучал их деятельность на территории всего континента, и в первую очередь в Италии, Франции, Польше, на землях Германии и Румынии. Расхаживая по своей комнате напротив центрального парка, он с благодарностью думал о том, как хорошо приняли его исследование, но какое бы отношение оно ни имело к его пребыванию здесь, Чарльз не видел его связи с реальной проблемой, которой ему необходимо было заняться сейчас.

Потушив сигару, он сел на кровать, пытаясь обдумать мизансцену, свидетелем которой его вынудили стать. Прокручивая в памяти каждый миг и каждую деталь, он начал подозревать, что послание было адресовано ему, но истинная его природа и мотив ускользали от него. Так профессор и задремал, не придя ни к какому выводу.

Проснулся он внезапно, словно от толчка, растеряно огляделся по сторонам. Потребовалось мгновение, чтобы прийти в себя. Солнце светило сквозь балконную дверь прямо на него. Чувствуя, что покрывается потом, он обвел взглядом комнату. Занавеска на небольшом окне колыхалась от легкого ветерка, словно движимая призраками. Чарльз посмотрел на часы. Четверть седьмого. Он проспал максимум полчаса.

Пока он пытался решить, на что потратить еще два часа до начала коктейльной вечеринки, на письменном столе зажужжал мобильный телефон. На экране высветился французский номер. Чарльз снял трубку, даже не догадываясь, кто звонит.

Голос на другом конце линии произнес:

— Мне нужно увидеться с вами прямо сейчас. — Акцент Кристы Вольф нельзя было спутать ни с чьим другим.

— До вечеринки всего два часа, — отозвался он, — или вы решили не идти?..

— Нет-нет, я пойду, как и обещала, — перебила его женщина. — Но там будет много людей, придется обмениваться любезностями и улыбаться. Ни малейшей возможности поговорить наедине.

Пока Чарльз пытался придумать, где с ней встретиться, Криста решительно сделала следующий шаг:

— Я жду вас в баре внизу.

И повесила трубку прежде, чем он успел что-либо сказать, оставив Чарльза сидеть с открытым ртом. Затем он улыбнулся. Поражаясь женской порывистости, профессор спустился вниз.

Офис Мартина Иствуда выглядел пугающе. У него была секретарша с лицом бульдога, и ни одна живая душа в Институте никогда не видела, чтобы она улыбалась. Стоя у двери, Вернер Фишер бросил на нее вопросительный взгляд. Женщина-бульдог посмотрела на него поверх очков и кивнула, слегка повернув голову, словно говоря, что Верховный ждет его, можно входить.

Стол босса отделяли от двери пятьдесят футов, а диван «Честерфилд» и стулья — и все шестьдесят. Эта мебель была значительно ниже, чем письменный стол Иствуда, поэтому, где бы он ни сел в кабинете босса, у Вернера возникало ощущение, будто он оказался в кадре из «Великого диктатора» и в любой момент в комнату мог войти Чаплин с огромным глобусом. Иствуду нравилось давать людям понять, кто здесь главный. Максимум, на что он был готов пойти ради своих гостей, — это сесть напротив в одно из кресел, да и делал это лишь в тех случаях, когда посетитель был директором или в крайнем случае вице-президентом ЦРУ или АНБ. Никто из сотрудников никогда не удостаивался чести беседовать с ним лицом к лицу, кроме Вернера, в тот период, когда Иствуд старательно обхаживал его, обещая золотые горы, лишь бы он присоединился к команде.

Институт экспериментальных исследований человеческого поведения был секретной организацией. Во всем мире о его существовании знала лишь горстка людей. Его основали, чтобы изучать поведение населения в экстремальных ситуациях, и перед его сотрудниками стояла задача находить новые (зачастую сложные) методы приведения граждан в полную зависимость от государства. Не подчиняясь никому, ИЭИЧП разрабатывал планы по редукции человеческого разума, дабы он стал постоянным потребителем принудительно навязываемых идей. Институт изобретал новые формы тяжелых зависимостей, создавал стратегии фрагментации общества и занимался развитием оригинальных методик промывания мозгов населению. Его целью было уничтожение малейших признаков свободной воли или мысли. Для тех редких случаев, когда их методы не срабатывали, у сотрудников Института имелся дополнительный план: изолировать упорствующих субъектов от тех, на кого они могут повлиять, причем любыми средствами, начиная от подрыва доверия к жертве и вплоть до охоты на нее. Не исключалось и убийство, хоть и считалось крайней мерой. Как правило, люди, мыслившие самостоятельно — они встречались с годами все реже, — отлично реагировали на убеждения первого уровня: подкуп синекурой или просто деньгами.

— Вы мне кое-что обещали! — рявкнул Иствуд на Вернера, скромно стоявшего у двери.

— Разрешите подойти? — спросил Вернер.

Шеф кивнул.

Расплываясь в улыбке, Вернер сел возле письменного стола и протянул боссу папку, которую тот принял с некоторым недоверием, улетучивавшимся по мере того, как он пролистывал страницы.