Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

— Не нужно, не будет никаких приказаний, — сухо ответил фараон. — Намерения нашего Великого Господина Амона ясны моей госпоже Аахмес, как развёрнутый свиток, разве ты сам этого не слышал?

Нехси кивнул и отошёл было, но остановился.

— Ваше Величество, — негромко сказал он, — я знаком с правителем юга, который командует баркой богини-коршуна. Это осторожный человек, он с величайшим почтением относится к крокодилам. Я слышал, что он делает остановки перед каждой мелью, чтобы умилостивить Себека[27], Твёрдокожего, и поэтому часто опаздывает. — Нехси помолчал и осторожно продолжил: — Зная о таком глубоком почитании богов, следовало бы считать его сегодняшнюю задержку благим, а не дурным предзнаменованием. Хотя, конечно, Добрый Бог не станет волноваться из-за любых предзнаменований.

— Конечно, нет, — ответил фараон ещё суше, чем прежде.

Мрачная улыбка тронула его губы, когда собеседник отвернулся. Как верно Нехси понял его! Он внимательно посмотрел вслед высокому чёрному человеку, красивому, серьёзному и невозмутимому, в белой юбке и накидке на голове, с большим бирюзовым ожерельем, сияющим на смуглой груди. Никто не знал той части жизни Нехси, которая предшествовала его стремительному возвышению, происшедшему несколько лет назад. Говорили, что его бабка была нубийской рабыней; Тутмос не знал и не стремился узнать, как было на самом деле. Нехси был преданным и способным, даже талантливым министром, и бури дворцовых интриг бессильно разбивались о его могучую фигуру. Ни один фараон не мог требовать большего. Нет, размышлял Тутмос, любой стал бы во время испытаний искать преданного друга... Вновь он вспомнил стрелу боли, пронзившую его грудь, и казавшийся нереальным миг падения на эти сильные поддерживающие руки. Его лицо и мысли помрачнели.

За его спиной после реплики Нехси начался негромкий спор о предзнаменованиях, причём царевич Ненни в своей обычной манере доказывал, что знамения — это просто события, которые люди могут толковать как им заблагорассудится.

— Девять дней тому назад Нил обрушился с неба под грохот множества барабанов, и люди пришли в ужас. Я слышал, что в других странах такое бывает часто, и там радуются ливням, которые вспаивают их посевы. А почему же мы в Египте боимся этого? Просто потому, что для нас это редкость. Но ведь изредка бывает, что виноградники повторно приносят урожай — и вряд ли кто-нибудь назовёт это плохим предзнаменованием.

— Но виноград никого не пугает, сын мой, тогда как буря... гром барабанов, огромные молнии в небе... — Мутнофрет вздрогнула и побледнела. — Да, это было знамение, страшное знамение! Лишь молитвы жрецов смогли отвести угрозу, о которой оно говорило.

— А что же говорить об угрозах, которые не предупреждают о себе знамениями? Жрецы бессильны отвратить их. Если предзнаменования — поистине предупреждения богов, то, значит, боги бывают несправедливы и жестоки, раз порой скрывают свои предупреждения.

— Ненни, не говори так! Предзнаменования бывают всегда... — Мутнофрет содрогнулась. — Возможно, мы иногда не замечаем их. Пожалуйста, сын мой, давай поговорим о...

Ненни был непоколебим в своей убеждённости.

— А ещё бывают хорошие предзнаменования, которые никогда не сбываются. Дважды, как раз перед рождением моего второго ребёнка, я видел во сне белоснежную корову с парой одинаковых телят, лежащих в траве. И всё же моя маленькая дочь умерла. А на этой неделе я дважды видел лицо Великой Матери Нут[28]среди звёзд, а в действительности она отвратила лицо от моей бедной Исет — отказывается вызвать младенца наружу...

— Смилуйся над нами! — взорвался фараон. — Ты способен думать о чём-нибудь, кроме этой женщины и её ребёнка?

— Господин, этот ребёнок также и мой.

— Да, и он родится в положенный час, который никто из людей не может приблизить!

Ненни молча выслушал упрёк — и Тутмоса сразу же кольнул укор совести. Некоторое время он хмуро глядел перед собой, барабаня пальцами по подлокотникам, а затем поднял на Ненни усталые глаза.

— Мой сын, я был слишком резок. Чего ты хочешь? Самому пойти в Покои Красоты и спросить об этой женщине?

— Да, господин мой отец. — Ненни покраснел, поднялся и, пройдя через беседку, стал сбоку. — Не знаю, могу ли я верить тому, что мне говорят. Может быть, мне лгут. Может быть, она мертва, а может быть — ребёнок, а они боятся сообщить мне об этом. Я хотел бы спросить их сам, хотя, возможно, это каприз.

Фараон вздохнул, соглашаясь с мыслью, которую не мог постичь:

— Тогда иди. Я не препятствую тебе.

Ненни поклонился, вышел из беседки и быстро пошёл к воротам по дорожке, усыпанной красными камешками.

— Мутнофрет, твой сын — странный юноша, — заметила Аахмес.

Её взгляд скользнул к пруду с лилиями и её собственному ребёнку, и лицо царицы прояснилось. Она приказала рабу, стоявшему за креслом:

— Быстро беги и закрой от солнца царевну Хатшепсут... Нет, лучше приведи её сюда. Она слишком долго находится на солнце, не так ли, возлюбленный супруг? Её лицо потемнеет.

Фараон не слушал. Его глаза смотрели поверх бокала на худую удаляющуюся спину единственного оставшегося в живых сына. Он попытался представить высокую Двойную корону Египта над этой узкоплечей сутулой фигурой, которая даже не пыталась выпрямиться, чтобы выглядеть так, как следует царевичу, попробовал ещё и ещё раз — безуспешно.

«Он пытаться не будет, — подумал Тутмос. — Наверно, не может. Какое это имеет значение? Благодаря Хеб-Седу я сам буду править ещё долгие годы. Я вновь так же крепок, как был когда-то, не знаю этих странных болей в груди и сердцебиений, как в те давние дни, когда бился с гиксосами...»

Фараон поймал себя на том, что рассматривает свои руки, лежащие на подлокотниках. Они были обвиты синими вздутыми венами, покрыты грубой кожей, пальцы были скрючены подобно птичьим когтям. Он был стар.

Он не замечал, что Хатшепсут находится рядом, пока та не наклонилась над ним, с непривычной серьёзностью вглядываясь в лицо. Тогда он резко выпрямился.

— А... Ты ушла с солнцепёка, — пробормотал он, не слыша сам себя.

Она прошептала:

— Всё будет хорошо, дорогой господин мой отец. — Быстро отвернувшись, она пошла на площадку для игр. — Я хочу поселить ибиса в этом саду, — неожиданно сообщила она матери.

— Ибиса? Мой цветок лотоса, какое странное желание! — Смех Аахмес прозвенел по саду.

— Ничего странного здесь нет. Ибис на золотом насесте. Это будет выглядеть изумительно! — Хатшепсут вернулась на ступеньки. — Только представьте себе его белое оперение на фоне этих цветов!