Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

Полный хозяин империи, превозносимый сотнями тысяч, как бог, Тутмос был сильнее всех в мире — в мире, который за время его победоносного царствования увеличился наполовину. Но его губы были упрямо стиснуты, а из-под суровых бровей смотрели усталые стариковские глаза.

Фараон не собирался называть царевича Ненни наследником египетского трона. Он вообще не собирался называть наследника. И лишь он один во всём Египте знал об этом. Тутмос не отрываясь смотрел на калитку в стене, окружавшей сад. «Барка скоро прибудет, — в сотый раз говорил он себе. — Должна прибыть. Я приказываю ей прибыть немедленно!»

В конце концов барка придёт, в конце концов эта надоевшая неопределённость закончится. Он как-нибудь переждёт оставшиеся до завтра последние часы. Нужно перетерпеть эти тягостные недели, тянувшиеся пядь за пядью, вроде колонн скованных пленных, бредущих на его родину. Ждать дольше — значит продлевать бездеятельность и неопределённость. Скорее он предпочёл бы, чтобы барка утонула в Ниле.

«Возможно ли это? — думал он. - Вдруг с минуты на минуту прибудет гонец с печальным известием! О боги! Всё придётся откладывать, слать депеши, развешивать извещения...»

Тутмос вовремя заметил, что едва не вступил на путь действия, а не ожидания. Кризисы его не страшили. Он привык справляться с ними. Так же, как и с войнами.

Войны... Мысли фараона с наслаждением устремились в излюбленном направлении. Он был царём и богом уже двадцать пять лет, но в глубине души оставался воином. Битва была его призванием, пыль сражения казалась его носу слаще любого благовония. Длинная река памяти понесла его через бесчисленные бои и походы. Как ни странно, первыми оживали в памяти самые давние. Те, которые он вёл в юности в армии своего предшественника, царя Яхмоса[23], выбивая из Чёрных Земель ненавистных гиксосов.

Проклятые гиксосы. Тираны, угнетатели, разрушители храмов... От одного воспоминания по телу фараона побежали мурашки, а мускулы напряглись. Откуда они взялись? Ответ был затерян во тьме веков. Ясно было одно: они пришли из пустынных просторов Азии — ужасная летучая орда на колесницах, запряжённых лошадьми, — и обрушились, подобно губительному наводнению, на Египет, который ещё не знал вражеских нашествий и никогда не видел лошадей.

«Вот лучшее, что они сделали для нас, — мрачно подумал Тутмос. — Они привели нам лошадей. Да, два долгих века Египет был страной рабов, но когда рабы наконец восстали, они выставили против каждой колесницы тиранов по колеснице и правили быстрейшими в мире конями...»

Старые глаза фараона потемнели от воспоминаний. Он опять был юным командиром в войске царя Яхмоса, изгоняющим врагов из дельты за границу царства. Он вновь прожил первые годы своего собственного царствования — годы, когда страх перед новым нашествием не покидал его души, когда он гнал рассеянные орды всё дальше и дальше в отчаянном стремлении навсегда освободить от них Чёрные Земли. Он вёл войска на север, через Сирию до самого Митанни[24], на юг до презренного Куша[25], широко раздвигая границы Египта, и из последнего похода вернулся господином половины мира.

«И останусь им, — думал он. — Три тысячи воинов во дворце, двадцать тысяч готовы подняться по первому зову, и Аменмос поведёт их...»

И вновь его думы разбились о жестокую скалу действительности. Аменмоса больше нет. Вчера прошло, наступило сегодня — полное ожидания, скуки и неопределённости настоящее. Его утомлённые глаза вновь упёрлись в калитку сада. Рядом с беседкой раздавались взрывы хохота. Две царицы Египта, Мутнофрет, младшая жена, и Аахмес — Великая Царская Супруга, играли в собак и шакалов[26]в тенистом конце сада, стоя на коленях около игральной доски. Они были очень похожи, эти сёстры, высокие, в узких полосатых одеждах, с красивыми орлиными носами и изящными ягодицами — красивая, несмотря на возраст, царица и её слегка несовершенное отражение. Внешнее сходство нарушалось тем, что кобра — атрибут царицы — извивалась над гладким челом Аахмес, а нахмуренный лоб Мутнофрет был украшен простым цветком лотоса. Рядом с ними стоял на коленях музыкант. Нежные звуки арфы смешивались со стуком фишек из слоновой кости. За его спиной на освещённых солнцем ступеньках развалился царевич Ненни, его длинные тощие пальцы сжимали костлявое колено. Шестнадцатилетняя царевна Хатшепсут прогуливалась у пруда на солнце в обществе царского кравчего Нехси.

— Твой ход, сестра, — сказала Аахмес. — Следа за игрой.

— Ай... нет... я не могу, — рассеянно ответила Мутнофрет, тревожно косясь на калитку. — Эта странная задержка...

— Сейчас вообще время задержек, — донёсся со ступенек задумчивый голос царевича Ненни.

— Не было ли известий из женского дома? — мягко спросила его Мутнофрет.

— Ни слова, госпожа мать моя. Роды задерживаются уже на двенадцать дней. Говорят, что для неё делают всё возможное, но она всё ещё пребывает в ожидании, страдающая и несчастная. Я нисколько не сомневаюсь... — Фараон пошевелился в кресле, и царевич умолк, успев пробормотать напоследок: — Конечно, мне это совершенно не важно...

Последние слова повисли в воздухе.

Фараон стиснул зубы, но промолчал. Ненни, сыну бога и воина, уже двадцать лет, а он ещё ни разу не был на охоте и не обнажат меча. Единственный оставшийся в живых царевич — и что же занимает его мысли в момент, когда все Чёрные Земли жаждут услышать имя наследника? Судьба наложницы по имени Исет, чьё долгожданное дитя засиделось в утробе.

«Я должен терпеть, — говорил себе фараон. — Ненни никогда не сможет стать Аменмосом. Проклятая лихорадка. Нельзя ожидать от него слишком многого».

Он тяжело вздохнул. Отвлёкшись от мыслей о Ненни, он перевёл взгляд с садовой двери на свою дочь Хатшепсут, стоявшую с Нехси у края пруда. Рядом с чёрным гигантом она казалась тонкой как тростинка. Бедра у неё были узкими, словно у мальчика. И хлебные шарики она бросала рыбам с небрежной ловкостью мальчика, но мальчиком отнюдь не была. Под пеной лилий, заменявших ожерелье, скрывались округлые девичьи груди. Она была шестнадцатилетней девушкой, созревшей для замужества, с неохотой напомнил себе Тутмос. Он вновь подумал о Ненни и нахмурился, с трудом пошевелившись в кресле.