Багровый молот - Алекс Брандт

Взяв в руки серебряный колпачок, викарий одну за другой потушил горящие на столе свечи.

Не раз и не два его упрекали в том, что он, Фридрих Фёрнер, забыл о первейшем долге христианина и пастыря — о милосердии. Многие называли его человеком без сердца, фанатиком, для которого чужая жизнь стоит не больше шляпной булавки. Слепцы… Отдавая приказы о казни, наблюдая за страданиями людей в пыточной камере, — разве он сам не страдал? Разве его горло не сдавливала чужая боль? Но милосердие — это не жалость. Оно заключено не в том, чтобы простить разбойника, с ног до головы заляпанного кровью невинно убитых. Или блудницу, превратившую дарованное Господом тело в помойную яму, сточную канаву для чужой похоти. Истинное милосердие — сколько долгих лет потребовалось ему, чтобы понять это! — в том, чтобы принести себя в жертву ради спасения мира. Служить не человеку, а человечеству. Отказаться от всех желаний. Вытравить любовь. Искоренить ненависть. Очиститься. Стать пустым изнутри. Полностью изменить себя — ради того, чтобы сделаться проводником Высшей воли.

Тишина, темнота вокруг. Он провел рукой по усталым, влажным глазам. Пусть слезы текут. Никто не увидит их. Это чистые слезы. Они не ослабляют его, не позорят, но делают совершеннее. Делают его ближе к Богу.

Человек, который явился к нему сегодня… Почему он пришел? Сколько капель лжи размешано в его быстрых словах? «Ручная змея», так он назвал себя… Человек, который выбрал себе подобное прозвище, — опасный человек. Неискренний человек. Одно можно сказать с уверенностью: этот Генрих Риттер боится его. Голос его был твердым, а вот руки дрожали. Едва заметно. Но все же — дрожали.

Что ж… Он давно уже привык к этому. Привык, что люди боятся его, от одного его взгляда теряют дар речи. Привык к чужим обморокам и слезам. Взять хотя бы недавний случай с этим болваном, Освальдом Грабе, стекольным мастером с улицы Трех Волхвов. Несколько преданных сынов церкви, пожелавшие сохранить в тайне свои имена, обвинили мастера в богохульстве. Якобы тот во время Великого поста устроил для своих товарищей по цеху пирушку, где на столе громоздились блюда с телятиной и запеченной свининой, и пухлые связки кровяных колбас, и индюшка с ягодным соусом, и пыльные бутылки с вином. Когда некоторые из гостей упрекнули мастера Грабе в столь вызывающем нарушении церковных правил, тот расхохотался в ответ:

— Взгляните на небо, болваны! Видите, всё в облаках? Разве может Господь Саваоф хоть что-то увидеть через этакую пелену? Пейте, радуйтесь, веселитесь! Кому станет плохо от вашей радости?

Приходской священник, к которому поступила жалоба, усомнился: идет ли речь только о непристойном поведении мастера? Или же в его словах следует усмотреть отрицание Божественной воли, определяющей жизнь на земле? Такие вопросы требовали вмешательства вышестоящих инстанций. И дело попало к викарию.

Когда Освальда Грабе ввели в кабинет, стекольщик был мокрым от пота. Кажется, он уже не вполне понимал, что с ним происходит. Фёрнер задал ему несколько вопросов, но тот лишь тряс головой в ответ, ничего не мог произнести. Страх парализовал его. А затем случилось нечто и вовсе комическое: встретившись с викарием взглядом, стекольщик вдруг захрипел и без чувств повалился на пол. Из его рта мутным пузырчатым слизнем вытекла на ковер струйка слюны.

Этот Грабе легко отделался: запрет на употребление мяса и вина в течение полутора лет, денежный штраф. Вдобавок — никто не требовал от него этого, сам предложил — мастер обязался бесплатно изготовить стекла для нового витража в церкви Святого Якоба. Из кабинета он вышел держась рукой за стену. Больше викарий никогда не видел его. Слышал только, что с тех пор Освальд Грабе перестал смотреть людям в глаза…

Однако в сторону воспоминания. Главное сейчас — сбежавший советник. Если его удастся поймать, это будет что-то большее, нежели просто торжество справедливости. Это будет концом Георга Адама Хаана. Брешью в крепостной стене, которую канцлер уже не успеет заделать. Пробоиной, через которую его корабль за считаные минуты наберет полные трюмы воды, в последний раз качнет парусами — и опустится на темное дно. На камни. В ил. В пустоту.

Георга Хаана давно нужно было остановить. В последнее время он стал слишком влиятельным. Влиятельным и опасным. Везде, где только можно, он расставляет своих людей. Интригует, подчиняет собственной воле, добивается расположения. Его сторонники — в магистратах и замковых гарнизонах. Он проталкивает свои креатуры на должности судей, в Сенат. Вся бамбергская верхушка стоит за него горой. Он собирает вокруг себя группу приверженцев, клиентелу, как это делали в свое время Цезарь и Красс. Бумага, которая легла на стол князя-епископа накануне, это проклятое ходатайство — лишнее подтверждение тому, что в делах епархии канцлер намерен отныне играть первую скрипку.

Однажды Хаан уже сумел помешать ему, расстроить его планы. Это случилось три года назад, после смерти прежнего князя-епископа, Иоганна Готфрида фон Ашхаузена. В тот момент все были убеждены, что именно он, Фридрих Фёрнер, станет новым правителем Бамберга. Почему? Он пользовался огромным авторитетом в епархии. Курфюрст Максимилиан, его могущественный покровитель, по-прежнему ему благоволил. Люди по-прежнему толпами приходили в церковь Святого Мартина, чтобы послушать его вдохновенную, яркую проповедь. Многие смотрели на него с надеждой, открыто называя тем человеком, который достоин принять епископский перстень и княжеский меч.

Все было предопределено. Но тут в дело вмешался Георг Хаан, который в ту пору занимал пост бамбергского вице-канцлера. В первую очередь Хаан обеспечил себе поддержку Максимилиана Баварского: заставил курфюрста поверить, что такой человек, как Фридрих Фёрнер, не может возглавлять одно из богатейших в Империи епископств в годы войны. В такое время, говорил Хаан, во главе Бамберга должен стоять умный и хитрый политик, а не священник; пусть Фёрнер остается на своем месте — епархии нужен другой глава.

Воздействием на курфюрста Хаан не ограничился. Он подкупил — впоследствии Фёрнер узнал об этом — нескольких членов капитула[13]. Собирал отовсюду сведения, торговался, уговаривал, угрожал. И, в конце концов, добился-таки своего: большинство голосов было отдано за соборного декана, этого злобного, жирного борова, Иоганна Георга фон Дорнхайма.

Для него, Фридриха Фёрнера, это стало ударом. Не потому, что он жаждал власти. Ни алая кардинальская шапка, ни митра архиепископа никогда не манили его. Истинной целью всей его жизни было служение Христу, служение церкви, служение людям. Огонь веры ярко пылал в его сердце; желание вразумлять, помогать, исцелять заблудшие души вели его за собой, и ступени длинной церковной лестницы незаметно скользили у него под ногами. Магистр философии, доктор богословия, каноник церкви Святого Мартина — и, наконец, бамбергский генеральный викарий. Правая рука князя-епископа. Второй человек в епархии. Один из наиболее авторитетных и ярких имперских богословов. Чем выше он поднимался, тем громче звучал его голос, тем больше людей прислушивались к нему. Он знал, что его призвание — быть пастырем, пастырем не по званию, а по духу. Изгонять, выкорчевывать зло. Удерживать людей от ошибок.