Багровый молот - Алекс Брандт

— Фон Дорнхайм никогда не допустит…

— Открой глаза, черт тебя побери! Если бы князь-епископ был таким здравомыслящим, он давно остановил бы Фёрнера. Однако же он этого не делает. Почему? Да потому, что в этом его прямая выгода. Львиная доля состояния осужденных конфискуется в казну. Фон Дорнхайм — руками викария — швыряет в огонь очередную жертву, а в ответ ему щедро сыплются денежки. Раньше, при Ашхаузене[8], жгли всякую шантрапу. Сейчас жгут тех, кто побогаче. Человека — на дым, деньги — в карманы нужных людей. Часть — в казну, тридцать сребреников — Иуде, остальное — докторам из Высокой Комиссии. Вспомни Фердинанда Вальрафа. Еще не успели прибрать уголь, который остался после его казни, а в его дом уже въехал этот ублюдок Фазольт[9]. Вспомни Кемпера, судью из Форхайма. Он добился аудиенции у Иоганна Георга, нашего сиятельного князя-епископа. Просил, чтобы дела по обвинениям ведьм рассматривала не Высокая Комиссия, а нормальный, открытый суд и чтобы обвиняемым предоставили право на адвоката. Напомнить тебе, чем все кончилось? Через три дня судья Кемпер был отправлен в отставку. Посмотри, Альфред, посмотри, что происходит вокруг, и ты поймешь, что я прав. Каждый день людей оболванивают, запугивают, пачкают грязью их души. Каждый день им твердят: повсюду враги, колдуны, отравители. Именно они, мол, губят посевы, из-за них растут цены на хлеб, из-за них дохнет скотина, из-за них прокисает пиво и умирают новорожденные дети. Не помню, рассказывал я вам или нет… В Кронахе один крестьянин пожаловался приходскому священнику, назвав свою жену ведьмой — она якобы хотела убить его. Знаете, каким способом? При помощи чар подожгла содержимое его ночного горшка, когда он присел облегчиться. Его жену арестовали и приговорили к смерти. Неужели из-за бреда пьяницы, который наверняка перебрал накануне, должны страдать честные люди? И что делать, если законы государства, в котором мы живем, все сильнее начинают напоминать точно такой же бред?

— Герман, нельзя отказываться от борьбы. Нельзя сдаваться.

— Я, если ты заметил, и не желаю сдаваться. Я просто говорю тебе, что наш враг — это не Фридрих Фёрнер. Фёрнер — всего лишь одна из голов чудовищной многоголовой твари, на чьей стороне законы, вооруженная стража, легион проповедников и богатая бамбергская казна.

— Тошно от таких разговоров, — прервал их Ханс. — Никто не знает, что будет. Надо вытащить Германа, а уже потом думать обо всем остальном. Предлагаю так: еще одну ночь ты проведешь здесь. Завтра подыщу тебе другое убежище, поближе к въездным воротам. А потом…

Он усмехнулся, умолк, сделал загадочное лицо.

— Да говори, не тяни! — взорвался Альфред. — Что потом?

Лицо Ханса Энгера расплылось в довольной улыбке.

— Что? Так я ведь уже говорил. Красный платок на шею — и в драку!

Взгляд викарного епископа выражал крайнее недовольство.

— Зачем вы явились?

За окном были сумерки. Тени крадучись выползали из углов алого кабинета, над столом дрожали обрывки свечных огоньков. Викарий всегда покидал свой кабинет затемно. А иногда, случалось, оставался в нем ночевать.

— Ваши люди упустили Хейера.

Быстрый, настороженный взгляд в ответ.

— Откуда вам известно о его бегстве?

— Об этом знает весь город. Солдаты болтливы, точно кухарки.

— И будут сурово наказаны за свою болтовню. Так зачем вы пришли? Сообщить мне вчерашнюю новость?

— Хейер ускользнул. Я помогу вам найти его.

Злая гримаса, на мгновение проступившая на красивом белом лице. Нервное постукивание пальцев.

— Знаете, любезный, а ведь я недоверчив. Вы состоите на службе у Хаана, не самого, скажем так, близкого моего друга. И вот вы являетесь ко мне и предлагаете выдать — а точнее, предать — одного из своих коллег по епископской канцелярии…

— Я говорю правду, ваше преосвященство.

— И что вы хотите? Деньги? Повышение по службе? Неужели господин канцлер не смог по достоинству оценить ваших талантов?

— Я хочу быть слугой вашего преосвященства.

Черная бровь викария изогнулась вопросительным знаком.

— Ей-богу, чем дальше, тем интереснее… Вот только зачем вы мне? Хейера найдут и без вас.

— До сих пор его не поймали.

— Вы начинаете меня раздражать. Не боитесь, что я прикажу отправить вас под замок?

— Ваше преосвященство всегда действует законным путем. Вы не пошлете в тюрьму невинного человека.

В темных, янтарных глазах на миг блеснула насмешка.

— Уверяю, все будет исключительно по закону. Вас арестуют как предполагаемого сообщника Хейера и подвергнут допросу. Одного моего слова будет достаточно, чтобы судья утвердил арест. Видите, как все просто? Я узнаю и про Хейера, и про то, зачем канцлер решил подослать вас ко мне.

Рука епископа потянулась к стоящему поодаль серебряному колокольчику.

— Дайте мне возможность сказать, ваше преосвященство. И поступайте, как сочтете нужным.

Длинные пальцы замерли, переплелись, мирно легли на крышку стола. Викарный епископ успокоился. Он все для себя решил.

— Говорите. Только быстрее. Мое время дорого стоит.

С башен собора тугими, тяжелыми волнами поплыл звон медных колоколов. Уставшее небо над городом задрожало, запело, над покатыми крышами вспорхнула стая сиренево-черных птиц. Сорвалась, разлетелась в стороны, темными крестами пронеслась над быстрой водой.

Тихо, отчетливо зазвучали слова:

— Я клянусь вам в верности, ваше преосвященство. Клянусь служить вам, быть самым преданным вашим слугой, верным помощником в любом деле. Клянусь являться по первому зову, всегда быть рядом, чтобы выслушать и исполнить любой ваш приказ. Клянусь пожертвовать собственной жизнью, если это потребуется для вашего блага.

Викарий поднялся из-за стола, заложил руки за спину, сделал по кабинету несколько шагов. Солнце последний раз выглянуло из-за городских крыш, печально вздохнуло, а затем рухнуло в бездонный колодец наступающей ночи.

— Слова, пустые слова. Говори: ты хочешь оставить канцелярию и перейти на мою службу?

Викарный епископ всегда был холодно вежлив, но время от времени — резко, без всякого перехода — вдруг начинал говорить людям «ты», срывался на грубость и крик.

— Я останусь на службе канцлера, но служить буду вам.