История Икс - А. Дж. Моллой

— Да. Он действительно назвал тебя красивой…

Моя улыбка чересчур широкая и совсем не убедительная.

— Джессика Раштон. Зеница ока миллиардера? Нужно срочно подстричься.

— И что собираешься делать?

— Не знаю. Может, переспать с ним?

— Джесс…

Она хохочет, а потом вдруг замолкает и с серьезным видом смотрится в зеркало, что стоит у голой стены.

— Ну, правда, мне нужно к парикмахеру, если я буду появляться на страницах глянцевых журналов. — Она теребит в руках локон с секущимися кончиками и придирчиво смотрит на него. — Красавица Джессика Раштон расскажет нам о своей великолепной кухне, сделанной на заказ за сто триллионов долларов после развода с лордом Роскарриком. — Подруга кидает на меня взгляд. — Сможем купить «феррари». Я подарю тебе «феррари». Милая, прости, я знаю, что он тебе понравился.

— Нет-нет, Джессика, не глупи. — Опять я в неловкой ситуации, еле сдерживаю слезы.

И как этому идиоту удалось погрузить меня в столь жалкое состояние? Я совсем не знаю его. От него исходит скрытая угроза. Да, он мне понравился. Правда. Тогда. Мое сердце издало зов, и, как мне показалось, на него откликнулись. Теперь же мне так одиноко. Ах!..

Надеваю босоножки и собираю в кучу остатки разума.

— Правда, я в порядке. Я в Неаполе. Мне двадцать два года. У меня превосходное образование. Avanti![14]

— Вот умница!

— А теперь я собираюсь поработать. Я же здесь ради работы.

Я так и делаю: работаю.

* * *

На следующие две недели я погружаюсь в размеренный и плодотворный рабочий ритм, уделяя лишь немного времени развлечениям. По утрам занимаюсь в своей светлой и солнечной квартире. Усердно занимаюсь. Хотя бы это у меня получается.

Сидя среди разбросанных книг, ноутбука и одноразовых стаканчиков от отвратительного капучино, я пытаюсь отбросить все мысли о мужчинах и сосредоточиться на спряжении глаголов «credere» и «partire»[15]и структуре времени «futuro semplice»[16].

Завтра ты приготовишь пасту путанеска.

Domani prepari la pasta alla puttanesca?

Так обычно проходит часа два.

После итальянского я принимаюсь за диссертацию. Между одиннадцатью утра и часом дня я изгоняю из памяти «лазурные, как Тирренское море» глаза Роскаррика и проверяю информацию о преступных организациях Южной Италии, особенно о «Каморре», хотя меня также привлекает более опасная и загадочная «Ндрангета», мафия с самого юга страны.

«Ндрангета» — это преступная организация, сосредоточенная в Калабрии. Она менее известна, чем сицилийская «Коза Ностра» или неаполитанская «Каморра», но, пожалуй, является самой влиятельной группировкой в Италии с начала двадцать первого века…

Само сочетание букв «ндранг» интригует меня. Манит, как табличка «Палаццо Роскаррик».

Принципиальное различие между группировками мафии заключается в методах вербовки. «Ндрангета» выбирает новичков, исходя из кровных уз. Отсюда развитая система кланов и неуязвимость для полицейских расследований. Сыновья ’ndranghetisti обязаны идти по стопам отцов…

Значит, членство в группировках напрямую зависит от кровных уз. Это наследственное?

Я невольно думаю о Роскаррике и его рассказах о безумном девятом лорде. Марк вполне подходит под описание. Но тогда все дело в крови — кровные узы, наследие. Все друг другу родственники. А я человек из внешнего мира. И хочу узнать больше.

К обеду голова уже не соображает, решаю переключиться. После полудня я, как обычно, надеваю короткие носки, кроссовки и легкомысленное летнее платье от «Зары» и отправляюсь исследовать запутанные и древние лабиринты внутреннего Неаполя. Именно там «Каморра» черпает свою силу, вербует киллеров и развязывает охоту на врагов.

Не слишком ли смело я брожу по столь смертельно опасным местам? В Штатах я бы не додумалась гулять в одиночку в неблагоприятном районе большого города. И тем не менее я не чувствую угрозы. Почему? Возможно, причина в том, что здешние трущобы манят и очаровывают мрачной, хаотичной, взращенной на солнце бедностью. Здесь сложно ощутить опасность.

Гуляя по узким оживленным переулкам Спакканаполи или Испанского квартала, похожим на декорации оперетты, я будто становлюсь персонажем итальянского фильма, снятого лишь для Господа Бога, фильма под названием «Италия». Здесь все такое настоящее! У дверей домов сидят женщины и, громко сплетничая о сексе, чистят над ведром картошку и мохнатых синих мидий. Пожилые дамы в черном меняют цветы и лампочки в стеклянных алтарях Девы Марии. Хорошенькие мальчуганы поедают треугольники пиццы прямо на небесно-голубых скутерах «Ламбретта», они слегка наклоняются вперед, чтобы pomodoro не упал на их дорогие штанишки; высоченные feminelli — транссексуалы — ковыляют на каблуках по черным булыжникам из вулкана Везувий, торопясь к парому ради выгодной встречи с богачом на острове Искья или Капри.

Менее привлекательны неестественно тихие, заваленные мусором пьяцца в районе Матердеи, где при моем появлении исчезают за поворотом упитанные полупьяные мужчины в деловых костюмах. Я остаюсь в одиночестве на этом зловеще тихом солнцепеке сиесты, в платье от «Зары» и со старым плакатом Диего Марадоны перед носом.

А затем, конечно же, происходит невообразимое!

Сегодня четырнадцатый день с начала моего жесткого рабочего режима, в котором нет места для мыслей о нем. Все идет на удивление хорошо. Я нахожусь в Испанском квартале. У меня небольшое похмелье. Прошлой ночью неподалеку от университета мы с Джессикой и ее итальянскими друзьями пили дешевое вино «Перони» и «Раффи». Отлично провели время, повеселились. О нем мы больше не разговаривали и старательно избегали кафе «Гамбринус», как, впрочем, и другие фешенебельные и дорогие места, где можно с ним столкнуться.

Но сегодня утром у меня легкое головокружение. К тому же я потерялась. В итоге я забрела в безлюдный и темный, как открытая пасть, тупик. Смотрю наверх, на голубую полоску неба, зажатого между высокими домами трущоб. Какая жара! На едва ощутимом ветерке покачивается белье. Я очень хочу пить. Смотрю на вызывающе яркие трусики и эротичное дамское белье — красное, синее, черное, — что колышется на воздухе, будто анархичные знамена сексуальности.

— Эй!

Я оборачиваюсь.

— Soldi!

— Dacci i soldi![17]

В конце переулка стоят четверо детей — нет, подростков. Метрах в пяти от меня. Долговязые и тощие. Подходят ближе, они хотят денег. Моего скудного итальянского достаточно, чтобы это понять.