Обманщик - Исаак Башевис-Зингер

Минскер миновал Сотую улицу и через несколько кварталов свернул налево. Быстро глянул на Гудзон, который тянулся золотисто-серебряной лентой и отсюда казался узким, загустевшим и усталым от течения и бесконечных повторений – от тех же вещей, что свели с ума Ницше. Лифтер Сэм, краснолицый, с пьяными глазами. Он искал утешения в бутылке виски. Мать и бабушка закатили в лифт детскую коляску. В ней на розовой подушке лежала маленькая девочка. Кто-то растит новую Броню, свеженькую Минну. Как ни странно, ребенок не сводил глаз с Минскера. Улыбнулся ему беззубым ротиком и даже помахал ручкой. Мать и бабушка рассмеялись. Когда они выкатили коляску на пятом этаже, малышка вроде как помахала на прощание. Бабушка заметила Герцу:

– А вы пользуетесь большим успехом у женщин.

Минскер кивнул. Из вежливости хотел что-нибудь сказать, но в этот миг забыл те крохи английского, какие усвоил из словарей и из чтения шекспировской «Бури».

2

Своей квартиры у Герца и Брони не было. Они жили у вдовы, миссис Бесси Киммел, дантистки, которая увлекалась теософией, спиритизмом, автоматическим письмом, автоматической живописью, а также фотографированием призраков. Миссис Киммел владела большой квартирой. У Герца и Брони была отдельная комната и привилегии на кухне. Минскер познакомился с миссис Киммел на сеансе где-то в районе авеню Сентрал-Парк-Уэст. Из Европы он привез рекомендательные письма, адресованные нескольким ученым-психиатрам в Нью-Йорке. Но в рекомендациях не нуждался, поскольку в этих кругах его знали. Он опубликовал в американских журналах ряд статей по каббалистике, о диббуках[8] и демонах, а также об истории дома с привидениями, которую расследовал лично. Читатели оккультных журналов имен не забывают.

Сейчас миссис Киммел дома не было, но у Минскера был свой ключ. Квартира дышала особой атмосферой. Минскер ощутил ее, едва открыв дверь. Здесь, посреди нью-йоркского гвалта, царила неестественная тишина. Дверь и стены едва ли способны создать такую изоляцию. Можно верить или не верить в медиумические силы миссис Киммел, однако в этой квартире витал ее дух. Чувствовалось и реальное присутствие иных сущностей. Ты буквально слышал томительное безмолвие сил, жаждущих заговорить, но обреченных на молчание. И это не игра воображения, твердил себе Герц Минскер. Ведь квартира полна электромагнитных лучей, несущих всевозможные дурацкие песенки, пустую коммерческую рекламу, джаз, нацистскую и коммунистическую пропаганду и невесть что еще, и все это было готово тотчас стать слышимым, когда кто-нибудь включит радио, – так почему бы здесь не быть и другим вибрациям? Поскольку время и пространство суть иллюзии и категории разума не имеют внешней субстанции, все это было в пределах возможного. Неудивительно, что Кант верил в Сведенборга и его чудеса.

Коридор был сплошь увешан автоматическими рисунками миссис Киммел: расплывчатыми силуэтами, фигурами птиц, масками, туманными лицами, восточными одеяниями, смутными вереницами платьев. Было здесь и изображение некоего животного с мордой свиньи и множеством глаз, похожего на Ангела смерти. Со стен глядели фантастические птицы, полулюди-полузвери, цветные мозаики, напоминавшие одновременно цветы и опухолевые разрастания. Миссис Киммел выработала собственную догму. Черпала из всех источников. Говорила с уверенностью, которая просто поражала Минскера. Рассказывала ему, как пришла к оккультизму. В детстве у нее был туберкулез, а вдобавок опухоль в почках. Доктора от нее отказались, но Бесси решила построить себе новый организм. Силой воли она реконструировала свое тело и снабдила его новыми органами, вроде как поменяла в комнате мебель. Дня не проходило, чтобы она не сообщала Минскеру весточку от небесных учителей, что руководствовали землею и на протяжении эпох исподволь подготавливали Царство Небесное. Миссис Киммел уверяла, что Минскер приехал в Америку не случайно, но послан сюда с миссией. Ей поручено передавать ему указания и интерпретировать все виды загадок, смысл коих может быть раскрыт лишь с горних высей.

«Ну а чем лучше вера в Гитлера или Сталина? – спросил себя Минскер. – Она ближе к истине, чем коммунисты и нацисты. По крайней мере, ее зрение обращено ввысь, а не книзу». Спохватившись, что в руках у него фунт мясного фарша, он прошел на кухню и убрал его в холодильник. На стенке ванны обнаружился таракан. Он пытался всползти вверх по белому фаянсу, но все время соскальзывал. Минскер хотел было смыть его, однако удержался. Миллионы евреев и неевреев становились сейчас жертвами жестокости тех, кто сильнее их, вот как этот таракан. Чем Минскер был для таракана, тем нацисты и большевики были для евреев. «Я его спасу! – решил Минскер. – Дайте и мне сделать благое дело. Когда-нибудь оно мне зачтется». Он оторвал клочок туалетной бумаги, подождал, пока таракан заползет на него, а потом бросил бумажку на пол.

– Тебе суждено жить! – сказал Минскер таракану. – Однако не полагайся целиком на судьбу.

Герц Минскер прошел в свою комнату. Броня постаралась устроить все как можно лучше, но мебель была дешевая, обшарпанная. На обивке дивана красовалось большое пятно. На столе стояла фотография детей Брони – Кароли и Юзека. Личики обоих словно обвиняли Минскера. Весь день твердили: «Ты отнял у нас маму». Кароля и Юзек оказались теперь в Варшавском гетто и носили желтую звезду.

Минскер обычно говорил себе, что вот так все грехи человека будут явлены в геенне. Куда ни глянь, повсюду картины его проступков и страданий, ими причиненных.

Он лег на диван, прислушиваясь к движениям внутри. Страсти, огорчения и страхи клокотали в нем, словно некая машина. Он приложил два пальца к правому запястью, мгновение прислушивался, глядя на циферблат наручных часов. Сердце билось слишком быстро. И временами словно пропускало удар. Вместо шестидесяти ударов в минуту – девяносто. Как всегда, навещая Минну, он изрядно угощался деликатесами – пудингами, компотами и пирогами – и чувствовал в желудке дискомфорт. Вдобавок начинала болеть голова. Он искоса глянул на фотографию: «Не могу больше. Скажу ей, чтобы убрала ее в ящик».

Мысли толкались в мозгу, словно норовили проникнуть в сознание, и Минскер, как сторонний наблюдатель, следил за их усилиями. Что сию минуту делала Мира? А как насчет Лены? Он принялся высчитывать, сколько лет сейчас Лене. Восемнадцать. Взрослая совсем. Может, и не девушка уже? Коварная мысль мелькнула в голове – она словно выскользнула из тисков, которые ее удерживали, ловко нанесла урон и опять спряталась, точно проказник-домовой. Да, вот так же, как Минскер обходился с чужими дочерьми, другие обошлись с его дочерью. Кто знает? Может, ее изнасиловали нацисты? Или, может, все случилось добровольно. Но что такое – родное дитя?