Дар берегини. Последняя заря - Елизавета Дворецкая

– А вот тронь меня! Я не холоп! И род мой в земле Полянской не из последних! Мои деды с Киевых времен тут сидели, пока еще русским духом и не пахло тут! Жили без них – вот было полянам счастье! А как навалились на нас эти нечистики – одни беды от них! Не надо нам таких!

– Ступай! – Доброст развернул его спиной к престолу и похлопал по плечу. – Не ори, как баба! Жива земля Полянская, она и решит, как быть ныне…

– Расходись, бояре! – разнесся по гриднице, перекрывая шум, низкий, повелительный голос Свена. – Нынче дела не будет, остынем, павших помянем, тогда и решим, как дальше быть!

Провожаемые гридями, старейшин потянулись на выход. На дворе останавливались, начинали бурно обсуждать дела между собой, их снова подталкивали к воротам. Слыша шум внутри, люд снаружи опять качнулся ближе, напирая на створки; гриди отворили, выставили щиты и древки копий, не давая больше никому пройти внутрь.

– Побили полян! – кричали выходящие в толпу. – Полегла вся рать наша! Вся как есть полегла! От молний сгорела!

Толпа завыла, заревела; до того люди надеялись, что слухи лгут и войско идет следом за князем, но теперь надежды рухнули. У створок завязалась настоящая драка между гридями и киянами, напиравшими, чтобы прорваться во двор. К счастью, кияне не запаслись никаким оружием, и гриди, действую плоскостью щитов и древками копий, выпроводили самых рьяных и сомкнули створки. Не все бояре успели выйти, но открыть ворота больше было нельзя. Гриди, отдыхавшие в дружинных избах, высыпали во двор, на ходу опоясываясь, держа топоры и копья под мышкой. Снаружи не утихали крики толпы. Раздался звук удара: в воротную створку запустили не то поленом, не то камнем.

– Божечки! – Ельга-Поляница, стоявшая у дверей гридницы, подавила желание взять Свена за руку. – Как страшно! Они же нас всех сметут!

– Кто полезет – я разберусь! – успокоил ее Свен.

– И не уехать.

– Побудем покуда. Фарлов их разгонит, я ему велел наготове быть, если какое возмущение…

Ельга огляделась и заметила Нежигу, тиуна. Сделавшись здесь хозяином, Ингер поставил своего человека, из холмгородцев, следить за хозяйством, а Рагвида, прежнего Ельгова управителя, Свен забрал к себе, на свой новый двор.

– Поди передай госпоже, что хочу с ней повидаться, – велела Ельга и посмотрела на бывшую избу своего отца, где три года назад водворился новый киевский князь с женой. – Надо нам перемолвиться кое о чем.

* * *

Как ни мало Прекрасе хотелось сейчас видеть золовку, отказать ей она не могла. Войдя вслед за Ельгой, Свен сразу увидел Прекрасу – одетая в ярко-красное греческое платье, та сидела на ларе, гордо выпрямившись и чинно сложив руки, украшенные несколькими витыми золотыми браслетами. Это платье сама Ельга подарила ей, когда брат с женой только сюда приехали, браслеты были из Холм-города, из сокровищ Ингерова отца, Хрорика. Яркий праздничный наряд давал понять, что приезд мужа для нее радость и счастье, с чем бы тот ни прибыл. Но, вопреки тому, лицо Прекрасы было почти так же бледно, как белый шелк ее убруса. Следы слез и горя с него исчезли, и только отрешенность, показное безразличие давали знать, что на сердце у нее нелегко.

Ельга подошла поцеловать ее, и Прекрасе пришлось встать ей навстречу. Свенгельд вежливо поклонился, Прекраса ответила небольшим кивком. Она с самого начала невзлюбила сводного Ингерова брата, вполне справедливо видя в нем главную угрозу их благополучию в Киеве. Еще три года назад она пыталась избавиться от него совсем, но убедилась, что побочный сын старого Ельга не по зубам ее покровительницам из речных глубин. С тех пор она больше не посягала на его жизнь, но ее ненависть к Свенгельду только крепла. Перечень его вин в ее глазах был длинным. После столкновения с ним она лишилась их с Ингером первенца. Когда умер второй ребенок, княжеская чета осталась по сути опять бездетна, а у Свенгельда от его румяной жены-древлянки за три года родилось трое детей, один мальчик и две девочки, и все они оставались живы. Ельга-Поляница, почитаемая в Киеве почти как богиня, была гораздо ближе к Свенгельду, чем к Ингеру, тоже ее брату, и, как не сомневалась Прекраса, охотнее увидела бы на княжьем столе его.

Ингера гости заметили не сразу и даже было удивились, куда он делся – у них на глазах он направился из гридницы в избу. Потом Ельга обнаружила его: он сидел на дальнем краю скамьи, свесив голову. Ему было все равно, что брат-соперник видит его позор, не было сил беспокоиться еще и об этом.

– Сестра! – Ельга взяла Прекрасу за руку и пожала, но та осталась неподвижной и смотрела на нее без приязни. – Крепись, тоске не поддавайся. Сейчас всем нам тяжко и горько, но время пройдет, все уляжется. Боги не допустят нас до большей беды. Ингер живым воротился, и то счастье. Но сейчас не следует медлить и прятаться. Нужно устроить принесение жертв в благодарность за то, что князь вернулся живым, за то, что боги уберегли его от смерти в том огне. А потом – поминальный пир по всем погибшим. Мы за угощением не постоим, заколем скот, наварим меда и пива, Ворон и Братила будет петь славы всем павшим витязям. И кияне простят, когда князь поднимет с ними чару за их погибших братьев. Но важно ему сейчас показать, что он принимает… – она с сочувствием взглянула на Ингера, но он не повернулся к ней, русые кудри падали на его опущенное лицо. – Показать, что он поражение, брань и горе готов встретить, как врага в бою, с поднятой головой. Ведь ты же знаешь, – оставив Прекрасу, Ельга сделала несколько шагов к Ингеру, – благородный человек не склоняется под ударом, даже если судьба к нему недобра. И только к стойкому она когда-нибудь повернется лицом.

Ингер наконец поднял голову, запустил пальцы в волосы и встряхнул их, но на сестру не взглянул.

– Тебе легко говорить… о судьбе! – Прекраса пыталась произнести это с насмешкой, но в ее голосе прорывалось отчаяние. Кто знал о судьбе больше нее, кто лучше понимал цену сделок с суденицами! – Тебя судьба с колыбели бережет! Твой брат оставался дома, – она метнула в Свенгельда неприкрыто враждебный взгляд, – когда мой муж пошел под огонь неугасимый, под молнию с неба!

– Я дома оставался! – возмутился Свен и шагнул к ней, кладя руки на пояс. – Будто я хотел дома сидеть! Ингер сам так решил, скажешь, нет? Ты сказал, чтобы я древлян сторожил, стол твой берег, пока ты с войском за морем будешь! Я и сберег! Все, что мне оставлено было! А уж коли ты не хотел со мной добычей делиться, то и твой позор я делить не обязанный!

– Ты не получишь стол! – Прекраса тоже шагнула к нему, хотя перед рослым, сильным Свеном выглядела как птичка, вздумавшая напасть на быка. – Ты как был сыном рабыни, так и остался! Этого не изменить, даже если ты поставишь себе двор в десять раз больше и накопишь в десять раз больше всякого добра!

– Я сын рабыни? – Свенгельд стиснул зубы, ноздри его дергались от сдержанного бешенства. Он пришел сюда вовсе не ругаться с Ингером и тем более его женой, но Прекраса своими попреками выводила его из себя. – Да! И тем для вас хуже! Может, я и сын рабыни, но удачи у меня побольше, чем у иных каких! Когда я был в войске, мы в один день разбили древлян! Я за одну зиму их в покорность привел! А когда твой молодец пошел в поход сам, то оказалось, удача-то руси дома осталась!