Нуониэль. Часть вторая - Алексей Николаевич Мутовкин

сподвижников главаря этой шайки: каждому мнилось, что, ударь он снизу, нуониэль отразит удар и хлестнёт своим тонким и острым мечом сверху. Ударь сверху, нуониэль отпрыгнет. Так они и стояли перед Тимбером Линггером, не в состоянии преодолеть эту волшебную невидимую стену своих сомнений. Сам нуониэль спокойно восстанавливал дыхание. Обстановка накалялась. Крики и лязганье стали, доносившиеся от драки в другом углу «наблюдальни» превращали бездействие в невыносимую пытку. И вот, один из разбойников не выдержал, и понёсся стремглав на нуониэля, крича во всё горло и беспорядочно размахивая топором. Он побежал не потому, что нашёл у нуониэля лазейку, куда можно нанести удар, а потому что больше не мог выбирать правильный выпад и не мог больше бездействовать. Тимберу Линггеру оставалось лишь сделать шаг вперёд и чуть поднять меч: разбойник сам напоролся на острый клинок животом и, в смертных муках, опустился на каменный пол, пытаясь ухватиться за грязный плащ сказочного существа.

Верзила заорал так, что у Воськи, наблюдавшего за всем из укрытия, заложило уши. Этим своим ором он приказал кинуться на нуониэля всем разом. Безвольные разбойники, подстёгиваемые волей их главаря, послушно кинулись в бой. Слуга не понял, что произошло, дальше, но, через несколько мгновений, все они оказались мертвы. Что сделал нуониэль? Как он двигался? Кому нанёс первый удар? Воська видел всё, но так ничего и не смог различить и запомнить. Старый слуга побывал со своим господином не в одном сражении, видел множество схваток, поединков и неравных боёв, но никогда не оказывался свидетелем подобной виртуозности владения мечом, такой скорости и такой невозмутимости, какую демонстрировал нуониэль. За несколько секунд справится с пятью нападающими – это сродни тем историям, которые рассказывают друг другу плохие солдаты, которые только и умеют, что выдумывать сказки о невероятной, нечеловеческой силе, и травить их друг другу часами, лишь бы не тренироваться и оправдать свою никчёмность в ратном деле.

Враг повержен: Ломпатри с друзьями, воспользовавшиеся тем, что разбойников сбил с толку крик их предводителя, нанесли несколько устрашающих ударов по смешавшимся противникам. Строй разбился и рыцарю, с мощным щитом и рыцарским мечом, цена которого выше, чем цена всех деревень в Дербенах, не составило труда добить оставшихся подлецов с их топориками, палицами и прочим нелепым и худым вооружением. Тимбер Линггер же спокойно подошёл к верзиле. Тот всё так же стоял с поднятой над головой кувалдой. Ударом наотмашь он разрубил ему кожаный доспех от подмышки до подмышки, оставив на теле глубокую рану. Верзила упал и скрючился в агонии. Нуониэль пнул его своим красным сапогом в плечо, и бедолага перевернулся на спину. Кожаная броня, разрубленная в верхней части, открылась как крышка сундука, обнажив потный, волосатый торс, залитый кровью. Длинная рана над грудью пульсировала всё новыми порциями горячей крови. Разбойника трясло, и капли попадали ему в рот и глаза. Каким-то невероятным усилием воли этот поверженный человек дотянулся до лежавшего рядом изогнутого в полумесяц кинжала. Казалось, он сейчас соберёт в кулак свои последние силы и ударит клинком по красному сапогу, которым Тимбер Линггер надавил ему на окровавленный живот. Но рука разбойника медленно подняла клинок и коснулась остриём своей груди. Не в силах сказать и слова, разбойник лишь смотрел в глаза нуониэлю, моля о быстрой смерти. Тимбер понял, чего хотел от него этот человек и со всей силы наступил на клинок. Грубое остриё короткого оружия пробило грудину и, заставив умирающего шипеть, бурля попавшей в рот кровью, отправило его в лучший мир.

Воська выбрался из своего укрытия. Хлопая руками по бокам, словно курица, он осторожно ступал меж телами, сетуя на кошмарный вид и приговаривая: «что же это такое делается!» Навой направился к выходу. По пути старый солдат наткнулся на одного раненого бандита, который пытался куда-то ползти. Не придавая этому особого значения, Навой всадил ему свой топорик чуть ниже затылка. Вынув оружие из трупа, он окинул взглядом помещение, выискивая ещё кого-нибудь из врагов, кто ещё не совсем умер. Приметив такого, он подошёл к нему и проделал то же самое. Ещё одного, который лежал на спине, Навой без особых церемоний перевернул и снова засадил топор по позвоночнику в месте, где он входит в голову. Воська, каждый раз, когда Навой добивал врага, вскрикивал что-то вроде «упаси тебя свет» или «светлого тебе бытья».

– Конец ваш достоин бытия вашего, – буркнул Ломпатри, услышав, как Воська причитает о разбойниках. Рыцарь стоял среди тел и вытирал свой меч о тряпьё, сорванное с одного из тел. Ломпатри даже не повёл взглядом, когда Навой добивал троих оставшихся в живых. Лорни же напротив, с выпученными глазами следил за действиями старого солдата. Весь ужас происходящего умещался в этих больших глазах, не видевших прежде подобной жестокости. Возможно, это человек леса и встречал на своём жизненном пути растерзанные волками туши оленей или же разорённые рысями гнёзда куропаток, но то дела природы, живущей по своим собственным законам, а здесь, люди, умеющие говорить и разговаривать, толковать и договариваться, устроили кровавую баню. И, казалось, когда всё уже позади и крови уже достаточно, находится один, кто вновь лишает жизни. И кого? Тех, кто уже испытывает неимоверную боль, кто сражён, напуган, слаб и желает только этой самой жизни – видеть солнце, дышать и просто жить, жить, жить безо всяких прочих вожделений и стремлений. Им принесли смерть без сожаления, без ненависти, а просто так, с наистрашнейшим равнодушием; оскорбляющим саму идею жизни скучным безмолвием. И если взгляд Лорни отражал весь ужас этого равнодушия, то взгляд Тимбера Линггера оказался ещё красноречивей и страшней. Нет, старый нуониэль, который теперь помнил всё, смотрел на эти, необходимые по мнению Навоя и рыцаря убийства, как на свидетельство чего-то такого, о чём он подозревал всю жизнь. Ломпатри предполагал, что нуониэль бывал во многих краях и встречался с различными людьми. Тогда, на перекрёстке, за несколько минут до ранения в шею, нуониэль смотрел на рыцаря глазами благородного существа, знающего цену слову и делу. По-крайней мере, Ломпатри так показалось тогда, когда он оказался сражён взглядом ещё до начала поединка. Теперь этот взгляд, хоть и остался прежним, горел новым светом, выявляющим глубины снисходительного благородства. Ломпатри невольно задумался над тем, над чем стоило ломать голову с самого начала их совместной истории: что же отличает нуониэлей от людей? Неужели только деревянные волосы, теряющие по осени листву, как всякое в лесу дерево? Из-за этого ли подобных нуониэлю разыскивают, предают сомнительному суду и казнят на площадях перед очами