Трафальгар стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

– Напишите полковнику, Брейсуэйт, и сделайте так, чтобы письмо доставили на берег до нашего отплытия!

– Разумеется, милорд. Тотчас же, милорд, – пробормотал Брейсуэйт.

Очевидно, юноша служил секретарем лорда Уильяма. Он смотрел на Шарпа с жалостливой снисходительностью, недоумевая, чего ради простой прапорщик решил затеять ссору с тем, кто явно сильнее и могущественнее его. Лорд Уильям отвернулся, позволяя Шарпу последовать за юным Винном, который наблюдал за стычкой со ступенек лестницы.

Угрозы его светлости Шарпа не проняли. Лорд Уильям мог сколько угодно писать полковнику Уоллесу – Шарп больше не служил в 74-м полку. У него просто не было другого мундира. Вернувшись в Англию, Шарп намеревался присоединиться к 95-му полку и нацепить дурацкую зеленую форму. Хотя Шарпу вовсе не улыбалось ходить в зеленом. Сколько себя помнил, он всегда был красномундирником.

Бинн ждал на нижней ступеньке лестницы.

– Нижняя палуба, сэр. – Юнец откинул занавеску в смрадную и влажную тьму.– Когда-то, до изобретения штурвалов, судном управляли отсюда – целая команда тянула тросы. Адское, наверное, было местечко, доложу я вам! – Помещение и впрямь напоминало ад. Фонари с трудом пробивали мрак. Матросы приколачивали к полу полотняные перегородки, разбивая зловонное пространство на закутки. – Семь на шесть! – прокричал Бинн, и матрос показал на правый борт, где перегородки уже стояли. – Выбирайте, сэр, – сказал Бинн, – раз уж вам повезло взойти на борт среди первых, но советую двигать ближе к корме и подальше от пушек. – Бинн показал на восемнадцатифунтовую пушку, занимавшую ровно половину закутка. Орудие было принайтовлено к палубе и стволом упиралось в закрытый порт. Бинн ввел Шарпа в следующее квадратное помещение и бросил на пол парусиновый мешок. – Вот молоток и гвозди, сэр. Принесут ваши вещи, устроитесь как надо! – Бинн откинул материю, чтобы в закуток проник слабый свет фонаря, затем постучал ногой о палубу. – Все денежки тут, – радостно сообщил он.

– Какие денежки? – удивился Шарп.

– Груз: индиго, селитра, серебряные бруски и шелк. Эх, мне бы сотую долю того богатства!

Юнец ухмыльнулся и умчался, оставив Шарпа обживать крошечное пространство размером семь на шесть футов, которому предстояло стать его домом на ближайшие четыре месяца.

Задней стеной закутка служил закругленный борт корабля. Низкий потолок пересекали тяжелые темные балки, из которых торчали непонятные крючья. Полом служила палуба, вся в дырках от гвоздей, которыми предыдущие пассажиры прибивали сундуки. Остальные три стены представляли собой грязные куски материи. Однако по сравнению с условиями, в которых рядовому Шарпу пришлось спать, плывя из Англии в Индию, это был истинный рай. В том путешествии ему приходилось довольствоваться гамаком шириной в четырнадцать дюймов.

Шарп уселся на корточках и, подставив бумагу к свету, принялся читать свод корабельных правил. Некоторые пункты кто-то приписал чернилами от руки. Пассажиру запрещалось разгуливать по шканцам без разрешения капитана или вахтенного офицера; и, даже если такое разрешение было получено, Шарп не имел права стоять между капитаном и перилами открытой палубы, и не важно, что Шарп понятия не имел, где они находятся. Выйдя на палубу, пассажир должен был приложить руку к шляпе, приветствуя капитана на шканцах, даже если его там не было. Азартные игры запрещались. Если позволяла погода, судовой эконом каждое воскресенье отправлял службу. Пассажиры обязаны были присутствовать, за исключением тех, кто находился на попечении корабельного врача. Завтрак подавался в восемь утра, обед – в полдень, чай – в четыре пополудни, а ужин – в восемь вечера. Все пассажиры-мужчины в случае нападения на корабль должны были занять свой пост в соответствии с боевым расписанием. На палубах нельзя было жечь огни, а фонари надлежало тушить после девяти вечера. Курение было запрещено во избежание пожара, а тем, кто жует табак, предписывалось пользоваться плевательницами. Жесткий запрет касался плевков на палубу. Пассажирам не разрешалось взбираться по снастям. Пассажирам, которые путешествовали на нижней палубе, запрещалось без приглашения входить в капитанскую каюту и кормовую рубку. И наконец, на борту строго запрещалось сквернословить.

– Разрази меня гром, чертова бочка, чтоб тебя! – проворчал матрос, волоча неподъемную бочку с араком, принадлежавшую Шарпу.

Двое других внесли кровать, еще двое – сундук.

– Есть веревка, сэр? – спросил один из матросов.

– Нет.

Матрос отмотал кусок пеньковой веревки и показал Шарпу, как укрепить деревянный сундук и тяжелую бочку, которые сразу же заняли половину закутка. Шарп дал матросу рупию, затем начал прибивать к палубе углы сундука, а бочку приладил на крюк в задней стене. Деревянную койку размером с гроб он тоже подвесил на крюк, торчавший из потолочной балки. Оставалось пристроить ведро.

– Мочиться можно сквозь оружейный порт, конечно, если он не под водой, – посоветовал матрос, – а ведро приберегите для чего другого, если понимаете, о чем я, сэр. Или ступайте на палубу в отхожее место, только если нет шторма, иначе сверзитесь за борт и никто вам не поможет. Особенно ночью, сэр. Сколько славных ребят отправились на тот свет, когда в бурную ночь собрались в гальюн по нужде.

Где-то в дальнем углу палубы женщина громко жаловалась на неудобства, а муж робко пытался убедить ее, что они не могут позволить себе других условий. Орали во всю глотку двое потных и разгоряченных младенцев. Лаяла собака, пока кто-то не пнул ее ногой. Когда верхние пассажиры принялись орудовать молотками, с потолочных балок посыпалась пыль. Блеяли козы. Лязгали помпы, засасывая и выплевывая в море грязную воду.

Шарп уселся на сундук. В неверном свете фонаря он пытался разобрать рекомендательное письмо, которое дал ему капитан Чейз на прощание. Письмо адресовалось жене капитана, которая жила неподалеку от Топшема, что в Девоншире.

– Бог знает, когда я снова увижу Флоренс и детей, – сказал Чейз, – но если окажетесь в западных графствах, Шарп, не робейте. Дом у меня небольшой. Дюжина акров земли, ветхая конюшня да пара амбаров, но Флоренс всегда с радостью примет вас.

А больше-то и некому, подумал Шарп. В Англии его не ждали ни горящий очаг, ни любящее семейство, но другого дома он не знал. И, нравилось ему это или нет, Шарп возвращался в Англию.

В тот же вечер, когда последняя лодка доставила пассажиров и багаж на суда, которым предстояло плыть в конвое, боцман «Каллиопы» погнал матросов на реи. На нижней палубе три десятка их товарищей с трудом вращали кабестан, и громадная якорная цепь медленно, по дюйму, ползла в щель клюза прямиком в корабельное брюхо. Цепь тянула за собой грязь, которую матросы пытались смывать водой из ведер за борт, но разбавленная грязь все равно заливала кормовые отсеки нижней палубы. Сначала команда убрала марсели и подняла передние паруса, а когда подняли якорь и нос корабля стал поворачивать в сторону от суши, подняла грот-паруса. Пока матросы возились с парусами, пассажирам нижних палуб выходить не дозволялось, поэтому Шарп сидел на сундуке, слушая топот ног над головой, шелест тросов и скрип корабельной древесины. После подъема якоря прошло около получаса, и наконец юный Бинн прокричал, что пассажиры могут подняться на палубу. Парусник уже покинул гавань. Громадное алое светило в окружении черных облаков зависло над крышами и пальмами Бомбея. В ноздри били пряные запахи. Шарп облокотился на планшир и смотрел на индийский берег. Он сомневался, что когда-нибудь попадет сюда вновь, и ощущал печаль. Скрипели снасти, за бортом бурлила вода. На шканцах, где прогуливались богатые пассажиры, какая-то женщина махала рукой удаляющемуся берегу. Сильный порыв ветра качнул корпус парусника, и пушка неподалеку от Шарпа со скрипом отъехала назад, натянув веревку.