Журналист: Назад в СССР - Веха

прекрасно, хотя оно было помещено вовсе не на первой странице. У меня вообще отменная память, и я прекрасно помнил все фотографии моей мамы.

А эту — в особенности.

Интересно, доводилось ли кому-нибудь дважды в течение часа повстречать сразу двух своих мам? А делать между ними выбор?

Относительно «туристов» на присланном фото, а, точнее, геологов, у меня сомнений не было: они могут быть кем угодно, но только не моими родителями. Этих людей я видел впервые.

Зато свою маму в этой романтической девушке на садовой скамейке я узнал сразу. И что теперь?

Еще в пору расцвета в нашем городе индустрии видеосалонов я насмотрелся фильмов про всяческие экскурсы и настоящие путешествия во времени. Один «День сурка» чего стоил. И из фильмов, а также из прочитанной книжной фантастики я твердо усвоил урок: находясь в прошлом, ни при каких условиях нельзя вмешиваться в естественный ход времени. И упаси тебя боже что-нибудь оттуда взять с собой в свое настоящее, или же ненароком придавить какую-нибудь живность, пусть это даже простая бабочка или обычный жук — Время впоследствии может жестоко отомстить за это, и не только лично тебе, но и всему человечеству.

Правда, ни в одной из фантастических книг про хронопутешественников не говорилось, можно ли это делать… во сне. Но береженого, как известно, бог бережет. И я бочком-бочком, пусть и нехотя, стал медленно выбираться из парка, стараясь не смотреть в сторону той заветной аллеи. Мимо меня, как на прокручиваемой кинопленке, меденно плыли тропинки, деревья, ряды аккуратно подстриженных газонов и кустов.

А она, та девушка, на меня даже не обернулась.

И ведь еще говорят, что шестое чувство нам всегда подсказывает в таких случаях, куда и на кого следует посмотреть, если чувствуешь на себе чей-то пристальный взгляд. Вот уж поистине, как говорил какой-то литературный герой: всё врут календари!

Глава 4

У времени в плену

Я уже не помню в точности, как провел остаток того зачарованного дня-сна. Помню, что зашел перекусить в расположенную неподалеку от парка студенческую межвузовскую столовую. За день я нагулял аппетит и несколько раз перехватывал у торговцев с уличными лотками пирожки в промасленных листах оберточной бумаги и вкуснейшие шафраны — сдобные квадратные булочки с горячим сливовым повидлом внутри. Но под вечер бесцельного шатания по городу я окончательно проголодался и заглянул в столовку. Видимо, по случаю абитуриенской поры она работала допоздна, и я с огромным аппетитом умял комплексный обед, стоивший какие-то фантастические для меня, жителя XXI века, деньги. Классический набор: первое, второе и компот мне обошлись в несчастные тридцать копеек. С копейками я уже вообще отвык иметь дело, а тут прямо вспомнил молодость. Вдобавок к обеду мне дали еще и салат в виде нарезанных огуречных колечек, в которых и семечек-то особо не наблюдалось, но для моего молодого организма, которым я обладал в этом длиннющем сновидении, это не имело большого значение, умял за обе щеки. А к компоту добавили ватрушку с повидлом вместо творога.

В итоге из столовских дверей я вышел в гораздо лучшем настроении, нежели ещё час назад. План по ностальгии я выполнил и перевыполнил, посетив сразу несколько заветных городских мест, памятных с детства. Самым разумным было вернуться домой и скоротать вечер у телека, даром что в восьмидесятом году телепрограмм в распоряжении советского зрителя было кот наплакал.

Глядишь, и усну пораньше, и тогда, после пробуждения, все это наваждение, весь этот тихий и уютный кошмар наконец-то завершится.

Так я и сделал.

Проснулся я оттого, что лицо по-летнему припекали яркие солнечные лучи. Это было странно: с возрастом я стал очень рано просыпаться, чаще всего в четыре-пять часов, после чего мне не всегда удавалось заснуть снова. Недовольно кряхтя по привычке, я осторожно приподнялся и свесил свои вечно больные ноги через край дивана.

И к своему изумлению чуть не кувыркнулся набок. Мое тело было необычно легким и так же легкоуправляемым. В страхе я вскочил с дивана, пружиня на ногах как футбольный мячик, и тщательно ощупал себя, холодея с каждой секундой.

Я опять был не я. Точнее, это был я, но в своем новом, вчерашнем обличье. Иными словами, за время моего сна, — а уснул я вчера очень быстро, заблаговременно убрав на нет громкость телевизора — со мной ничего не произошло.

Значит, я всё еще не проснулся.

Или уже не проснусь никогда!

Разъярённый, я принялся отчаянно шлепать себя по щекам, колотить по бокам и дергать за волосы. Хорош я был, наверное, если глянуть в те минуты на меня со стороны, старый дурак!

Но в том-то и дело, что никаким старым дураком я не выглядел. В лучшем случае, дураком молодым. И, значит, вчерашнее наваждение продолжалось.

В свое время, немало належавшись по больницам с больным сердцем и его сосудами, я прочно усвоил для себя нехитрую, но упрямую истину: чтобы бы с тобой ни случилось, надо жить. Жить, назло всем чертям и смертям. А если просто так жить невозможно, нужно выживать, сжав зубы и вцепившись в любую возможную опору, пусть даже и совсем эфемерную на вид.

Значит, будем выживать, сказал я себе.

Всё это враки, что никогда нельзя говорить сам с собой вслух — мол, начнешь по-старчески заговариваться, вот тебе и старик Альцгеймер тут как тут. Самые важные вещи как раз можно и нужно проговаривать вслух. И я принялся составлять план моей новой жизни.

Он был рассчитан на самые ближайшие дни и был связан, прежде всего, с моим дальнейшим выживанием в родном городе, сразу ставшим вдруг если и не чужим, то незнакомым и пока еще мало понятным.

Первым делом необходимо было что-то решать с документами. А значит — сдать все необходимые бумаги в приемную комиссию, ведь для чего-то я привез их сюда из этого таинственного Ангарска, верно? Я взял пакет документов и внезапно похолодел. На меня вновь смотрели с фото глаза моих псевдо-родителей. А ведь я точно помнил, как затолкал фотографию в самую середину пачки разнокалиберных бумаг. Что за чертовщина?

Я повернулся и медленно обвел пристальным взором всю комнату. Никаких явных следов того, что за ночь кто-то побывал в этой, пусть и временно, но теперь уже моей квартире, я не обнаружил. Но при этом отчётливо помнил, как собственными руками сунул это фото внутрь пакета. Словно не хотел лишний раз смотреть на эти улыбающиеся мне чужие лица.

Вот ведь наваждение!