Книга о бамбуке - Владислав Баяц

— Ты хорошо выполнил задание. Завтра объявишь о том, что мучитель сёгуна казнен. Ты будешь награжден.

А Мено себя уже наградил богатой добычей, да еще как! Бывший слуга ждал этого случая много лет, уверенный, что рано или поздно он представится. Всю жизнь он провел в тени Осона Старшего, подчинив свою личность слепому послушанию, которое по привычке ни разу не поставил под сомнение.

Едва только он узнавал, к чему стремится его господин, как уже ликовал по поводу удачи начатого дела, поскольку Осон неизменно достигал желаемого. А когда Мено понял, что отец намечает для своего сына место вблизи трона сёгуна, то не испугался дерзкого замысла, а стал, не щадя себя, помогать своему господину. Он стал холодным, бесчувственным продолжением руки Осона и не брезговала ничем — лишь бы выполнить приказ. Осон доверял Мено безгранично. Когда властитель давал поручение, он никогда не указывал способ его выполнения, потому что знал — слуга сделает все так, как нужно. Подобное доверие между господином и слугой породило отношения, в которых любовь ни разу не стала основой поступков. Существовала какая-то, лишь им известная связь, о которой невозможно было узнать, даже обладая большим жизненным опытом. Кто бы мог предположить, что храбрость и отвага обоих являлась результатом взаимной поддержки?

Когда Осон Младший пришел к власти, Мено до конца оценил неограниченную силу своего господина, Осона Старшего, для которого это событие явилось следствием всех битв, которые он выиграл, и который сказал слуге, что теперь может покинуть этот мир. В тот же вечер вельможа умер, а у его изголовья стоял лишь Мено. Осон завещал Мено продолжить служение его сыну.

— Служи ему, пока он не станет добрым. Только одного страшусь: если мой сын ослабнет в зле, ни у кого не будет времени его предостеречь. Он исчезнет, словно его и не было.

Мено спрашивал себя — не был ли Осон Старший пророком?

Прибыв в родное село своего отца, Сензаки первым делом посетил старейшину Кунга, отцовского друга детства и юности. Старик не удивился, увидев его.

— Я знал, что ты появишься, парень. Здесь всегда был твой дом. Чем я могу тебе помочь?

— Спасибо тебе, уважаемый Кунг. Я хотел бы, чтобы ты вновь вписал меня в свои книги как жителя этого места.

— Конечно, об этом не беспокойся. Ты будешь записан по имени своего отца. Забудь о материнском японском имени. Твой отец Сунг прославил наше село. С тобой имя будет жить дальше.

Сензаки более всего хотелось забыть прошлое. Новое обличье давало шанс, что свобода будет более полной. Он предчувствовал окончание бесполезной жизни. Все детство перед глазами его был отец, разрывающийся между дипломатическими хитростями при дворе и безуспешными попытками установить согласие в семье. Как Сензаки ни сопротивлялся такой жизни, но пошел по его стопам — подчинившись еще более жестким законам воинского послушания, став самураем сёгуна. И вот куда привели его алчность и ложь!

— Отцовский дом ждет тебя. В нем — девушка, которая следит за порядком. Я разрешил ей жить там. Реши, что с ней будет дальше. Сад, благодаря ей — до сих пор самый красивый в селе.

Сад! Место, куда он столько раз возвращался в мыслях! С садом он связывал свое счастливое детство, мать, проходящую по нему мелкими быстрыми шагами. Ему всегда казалось, что она ходит в два раза быстрее, чем остальные люди. В саду он сажал свои маленькие растения, которые ему приносил старейшина Кунг. Сензаки с нетерпением поспешил к родным воротам.

Наверху ворот все еще стоял родовой герб «Три зимних друга» — бамбук, зимняя слива и сосна, олицетворявшие отпор тяготам сурового климата провинции Чингдао: слива цветет, когда земля еще покрыта льдом; сосна растет на бесплодной почве, прилепившись к кручам утесов; а бамбук остается зеленым круглый год, несмотря на холода и тяжесть снега. Сензаки-Сунг был уверен — для него наступало время выпрямиться как весеннему бамбуку и не сгибаться более под грузом испытаний. Во все западни, в которые он попадал, он попадал не по своей воле. Это были путы, освобождение от которых не могло принести радости, ибо не он их на себя наложил. Теперь нужно было стать господином самому себе.

Сквозь свежеокрашенную ограду он видел на крыльце маленькую обезьянку, занятую каким-то плодом. Когда Сензаки затворил за собой ворота, она быстро взглянула на него, смешно жестикулируя, открыла рот и, взяв за руку, повела за дом. Около колодца стояла девушка, набирая воду. Услышав крики обезьянки, она спросила, не оборачиваясь:

— Что случилось, Кики? Ищешь компанию?

В ответ на это обезьянка, словно оскорбившись, начала бить длинными руками о землю, поднимая клубы пыли. Когда Сензаки засмеялся, девушка вздрогнула и быстро обернулась. Сензаки попытался что-то сказать, но поперхнулся пылью и закашлялся. Не понимая, что происходит, девушка смущенно улыбнулась, а потом громко рассмеялась. Она схватила чашку с края колодца, зачерпнула из ведра воды и поднесла ко рту гостя, который пытался отдышаться. Сензаки отряхнул одежду и обратился к девушке.

— Я — Сунг Шан, вернувшийся в свой дом, и я настолько свободен, что смеюсь уже во дворе.

Девушка ненадолго задумалась, словно вспоминала свое настоящее имя.

— Я — Чиё, я слежу за порядком в доме твоей семьи. Старейшина Кунг разрешил мне и жить здесь. Теперь, раз ты вернулся, я найду себе другое место.

— Не надо спешить. Останься еще на некоторое время, а потом посмотрим, что делать. Сейчас ты могла бы показать мне дом, будто я — покупатель, а ты — хозяин, который неохотно с ним расстается.

Девушка кивнула и попросила его немного подождать на скамейке во дворе. Чиё приняла игру. Она появилась перед Сензаки одетой в желтое праздничное кимоно, с волосами, расчесанными и уложенными в высокую прическу, в белых носках, поверх которых были надеты соломенные сандалии. Она выглядела столь изменившейся, что Сензаки в первый момент подумал, что перед ним другой человек. Чиё была стройна и хорошо сложена. Осознавая произведенное ею впечатление, она вела себя сдержанно, без лишнего кокетства. Сензаки улыбнулся, а Чиё, поклонившись, жестом пригласила его войти.

Дом был обставлен так, словно его и не покидали. Все вещи, присланные из Японии после смерти отца, были на своих старых местах. Даже отцовская сабля, подарок китайского императора царствующей династии в благодарность за совершенные дела, стояла в гостиной на деревянной подставке, отделанной золотом. Сензаки провел по ней рукой, но не снял с подставки.

— Всю свою жизнь до сего дня я посвятил этому оружию, но мои руки больше его не коснутся.

Голос, который это произнес, словно и не принадлежал Сензаки. Он и сам изумился резкости слов, которые показались ему данным обетом.

Когда после завершенного осмотра они сели на галерее, Сензаки обратился к ней:

— Спасибо тебе. Будь я действительно покупателем, я бы разрывался между восхищением этим домом и печалью из-за столь сильной привязанности хозяйки к нему. Тяжело было бы принять правильное решение.