Операция "Степь" - Эдуард Кондратов

— Мам, коптилку сама возьмешь, ладно? — крикнула она. Выскочила в прихожую и сорвала с вешалки пальто. — Вперед, коммунары!

Та-та-та-та — мягко застучали ее ботинки по ступенькам.

— До свидания! — крикнул Мишка, обернувшись к комнатам, и с грохотом ссыпался по лестнице следом.

Редкие снежинки падали на них с неба и с деревьев. Они шли рука об руку к освещенной фонарями площади Революции, в центре которой виднелся не так давно опустевший постамент, и старались ступать медленно-медленно. Но… до площади было всего-навсего квартал.

— Помнишь, Миша, — таинственно начала Шурочка, — я как-то посмеялась над одним стихотворением Пушкина?

— Не помню, — честно признался Ягунин.

— Я критиковала такие строчки, вот послушай:

И быстро, чтоб Мишка не успел ничего сказать, закончила: — Знаешь, почему они мне не нравились? Потому что не понимала. А теперь понимаю.

Повернулась к Мишке, взялась рукавичками за воротник и прижала голову к его груди. Ему показалось, что он расслышал…

Нет, нет, это было бы слишком невероятным!

— Знаешь, — хрипло заговорил Мишка. — Я стану строителем. Я решил. Точка! Я всю Самару перестрою… Я ее знаешь какой сделаю?

— А я — доктором… — послышался невнятный голос Шурочки, уткнувшейся лицом в его шарф… — Как папа.

— Мы с тобой будем… — Мишка вдруг вздохнул. — Эх, учиться-то сколько мне! Пока тебя догонишь, ой-ой-ой, лет пять надо! А потом еще университет! Фу, холера чертова, долго-то как!

— Миша, не браниться! Договор! — строго сказала Шурочка. — Вот тебе книга, ты должен прочитать ее раньше, чем те, которые в твоих списках. Правда, я давно ее читала, но помню, что она ну как будто о тебе! Ты мой Мартин Иден, Миша!

— Какой такой твой Мартын? — помрачнел Ягунин.

— Героя книги так зовут, глупый! — Она беззаботно расхохоталась. — Миш, давай погуляем? Долго-долго погуляем, по всему городу.

— А комендантский час? — засомневался Ягунин.

— Чудак! Ты же в ЧК! Вот и скажешь: поймал, арестовал… Велел паспорт показать…

— А паспорта нету, — подхватил Мишка, — гони монету…

И они, со смехом затянув неувядаемого «Цыпленка жареного», зашагали прямиком через площадь.

У Шурочки на глазах закипали слезы. Столько дел, а с девчонкой — просто беда!

— Клавдюша, золотце, ну глотни капельку, глотни же, — приговаривала Шура жалобно. Она пыталась разжать деревянной ложкой губы новенькой, чтоб влить ей в рот жиденькую пшенку. Шестилетняя Клавдия, совсем невесомое существо, потерявшееся в просторах ночной рубашки…. Сегодня утром деповские комсомольцы подобрали ее под лавкой на перроне. Глаза девочки смотрели на ложку с ужасом.

— Боюсь, тетенька… — плакала девочка. Тоненькая шейка плохо держала стриженную «под нуль» головку, но Клава упорно вертела ею: — Ой, боюсь, больно в животике будет! Ой, тетенька…

«Неужели я плохо остудила первую ложку? — ругала себя Шура. — Или пищевод уже не работает? Если сделает хотя бы два глотка, станет лучше…»

— Ты просто подержи в ротике, не глотай… Тогда не будет больно.

Девочка доверчиво подняла на нее глаза, такие огромные на маленьком ссохшемся личике.

— Не будет, да?

Хлопнула дверь, острый холодок пробежал по ногам.

— Александра! — раздалось от порога. — Выдь, тебя спрашивают!..

— Сейчас не могу, теть Маша, — не оборачиваясь, крикнула Шура. — Если кто из наших, пусть зайдет.

— Из ваших, из наших, — пробормотала санитарка. — Скажу, чтоб подождал.

Шурочке удалось уговорить Клавдию взять в рот чуть-чуть пшенной каши.

— Сама пошла… — прошептала девочка, благодарно вздыхая. — Еще хочу…

— Вот и возьми ложку сама, хорошо? И понемножечку, как я учила… Остыло, не бойся.

— Ага.

Шура встала с Клавдиной кровати. Протиснулась между коек, «уширенных», как говорил комендант коллектора, досками — иначе «контингент» не разместить, — и, провожаемая тупыми и любопытными, равнодушными и любовно-ласковыми взглядами ребят, вышла в «предбанник». Там набросила на белый халат пальто, пригладила волосы и…

— Миша!

Чего-чего, а увидеть Ягунина входящим в подъезд коллектора она не ожидала.

— Давай выйдем на улицу, — вместо «здравствуй» хмуро предложил Мишка.

— Что-то случилось?

— На неделю уезжаю. Может, поболе.

— Куда? В степь?

Мишка укоризненно посмотрел на нее: что за вопросы? Она взяла его пальцы в свои. Ух, холоднющие!.. Мишка, насупясь, отвернулся. Трудно ему было сейчас.

— Не можешь сказать — не говори. Давай помолчим на дорожку.

— Торопиться надо… — Он откашлялся. — Скоро поезд.

— Ну чуть-чуть, Миша. — Шура приложила к его ладони пылающие щеки. — Молчи!..

Они стояли так, и хоть Мишке не по себе было от мысли, что товарищи — из той же транспортной ЧК — увидят его, но руку от Шуриного лица он не отнимал. Даже когда горячая капля скользнула меж пальцев…

Они молчали. А в пяти шагах восьмилетний мальчик из коллектора вяло разговаривал со всхлипывающей матерью, сутулой крестьянкой, прибывшей, видать, издалека.

— Как живешь-то?

— Хорошо…

— Сколько раз кормят?

— Когда два, когда три…

— Вошек нет?

— Нет.

— Соскучился по Ефимовке?

— Маленько соскучился, маленько нет.

— А домой хочется?

— Хлеб там есть — хочется, нет — не хочется.

Молчание.

— Мамка…

— Чего, сынок?

— Белка жива?

— Съели, сыночек.

— А Карюха с жеребенком?

— Съели…

— А Акулька жива?

— Померла… Уж неделю как.

— Тоже съели?

— Господь с тобой, сынок… Ох!..

Женщина залилась слезами, а мальчик смотрел на нее серьезно и строго…

Мишка тихонько убрал с лица Шуры мокрые от слез пальцы.

— Теперь правда пора.

— Миша, если ты туда, в степь, то, может… Нет, не договорила. Не смогла.

Глеб Айлин-Ильин давно стоял черной тенью между ними. Глеб, пропавший в бандитских краях. Недавно Ильинским в почтовый ящик подкинули записку: «Жив, не волнуйтесь». Почерк не его, но… Мучит, жжет Шуру Ильинскую подозрение, что ее дядя, лучший приятель детских лет — враг. Да, враг — ее, Шуры.