Плоть и кровь - Майкл Каннингем

После обеда Билли остался с отцом. Не слишком близко к нему. Отец сидел в кресле, смотрел телевизор. Билли играл со своими домашними животными на другом краю ковра. Он ускользнул в ничто, гудевшее за самым краешком всего сущего. Расставил в пластмассовом загоне свиней, нос к носу, и завел туда ржавой раскраски коня, никак не желавшего стоять на своих пластмассовых копытцах.

На кухне звенела тарелками и стаканами мать. Посуда повизгивала под полотенцем, и это было звучанием самой чистоты. Мать проходила по миру, сохраняя его в чистоте; отец повсюду оставлял следы. Куда бы он ни направился, путь его помечали волосы, крошки табака, влажные, едко пахнущие носки. В жару он, густо поросший волосом, раздевался до трусов, оставляя потный силуэт своего тела на обивке кресла. И хотя мать Билли мела полы, пылесосила ковры и чуть ли не соскоблила тряпкой для пыли всю полировку с мебели, но устранить свидетельства хозяйской вездесущности отца ей не удавалось.

Конь все падал и падал. Ну не желал он стоять, и Билли раз за разом поднимал его и ставил на ноги. Если постараться посильнее, если не сдаваться, конь наконец останется стоять, уступив напору его воли. Билли сгибал и разгибал ноги коня, пока одна из них вдруг не переломилась в колене, издав окончательный хрусткий звук. Билли, не веря в случившееся, держал отломанную ногу в одной руке, а искалеченного коня — в другой. Нога была тоненькая, изящная, с шедшим поперек копыта неровным заусенцем.

Билли опустил ногу на ковер — осторожно, словно боялся сделать ей больно. И, держа в руке трехногого коня, подошел к отцовскому креслу и замер рядом с ним, нервно подрагивая. Так он и стоял, пока отец не заметил его.

— Ну? — спросил отец.

Говорить Билли не мог. Сквозь тонкую ткань просторных серых брюк отца проступали очертания его сложно устроеных шишковатых колен. Поверхность бедер, широких, как корпус корабля, отражала свет, а сами они покрывали неровными тенями зеленые глубины кресла. Билли находился в личном пространстве отца, дышал кислыми корпускулами его пота и табака.

— Так что? — спросил отец.

Билли пожал плечами, отец сердито нахмурился:

— Говори же.

— Мне нужен новый конь, — наконец выдавил Билли.

— Что?

— Этот конь сломался, — объяснил Билли и удивился, различив в своем голосе слезливую нотку. — У него нога отвалилась.

— А больше тебе ничего не нужно? — спросил отец.

— Он сломался, — повторил Билли.

Отец кивнул, он очень старался остаться спокойным и добрым.

— Твой конь все еще ничего себе, — сказал он. — Ну, помяли беднягу в бою. Но, главное, он здоров. Трех ног коню за глаза хватит.

— Нет, не хватит, — возразил Билли. Он понимал, что вот-вот заплачет, и понимал, что унизит себя, но ничего поделать не мог.

Отец шумно втянул в себя воздух.

— А если я тебе вместо коня футбольный мяч куплю? — спросил он. — Давай завтра сходим в «Айкз» и купим футбольный мяч, а? Как насчет этого?

Билли поколебался. Конечно, ему хотелось пойти утром с отцом в магазин, перепробовать все мячи, выбрать самый лучший. Но хотелось также получить и то, о чем он просил, — маленького мускулистого коня, исправного, способного стоять, как ему и положено.

— Я не хочу мяч, — ответил он, хоть это и было неправдой. Мяч Билли хотел. Он хотел всего.

Отец покачал головой.

— Ну тогда забудь об этом, — сказал он и повернулся к телевизору, на экране которого счастливая блондинка пела о чем-то, очень похожем на сыр, но намного лучшем.

Билли отдал бы все, лишь бы удержаться от слез, однако справиться с горем и возмущением было ему не под силу, и слезы взяли над ним верх, как, впрочем, и всегда. Плач был для него унижением. Он отвернулся от отца, не зная, куда теперь идти. Хорошо бы — в такое место, куда слезы за ним не увяжутся. Потом он вышел бы оттуда, сел бы рядом с отцом и стал смотреть телевизор, спокойно, не как сейчас, когда оба они недовольны и раздражены витающими вокруг звуками плача.

В комнату вошла мать Билли:

— Что тут у вас? — В руках она держала влажное кухонное полотенце, черные волосы ее блестели. Билли, словно вынырнув из создаваемого им шума, беспомощно взглянул на нее.

— Твой сын хочет нового коня, — сказал отец. — Футбольный мяч ему не нужен. Я сказал, что куплю ему мяч, он не хочет. Он хочет нового игрушечного коня.

Билли уже ощущал себя испорченным, жадным, неблагодарным мальчишкой. Чем громче он ревел, тем сильнее становилось это ощущение, отчего он ревел еще громче. Если бы он мог, то ускользнул бы, как суслик, под землю и прорыл себе путь в Германию или в Японию — в любую страну, воздух которой он еще не успел замарать своими ничтожными желаниями.

Мама подошла к нему, присела на корточки. И с нею приблизились ее краски, решительное шуршание одежды.

— Что случилось с твоим конем, лапушка? — спросила она.

Билли не шелохнулся и ничего не сказал. Плач продолжался уже против его воли. Мама взяла из его ладони коня, оглядела полученное животным увечье.

— Не так уж и многого он хочет, — прошептала она. А потом сказала погромче: — Он же не просил купить ему футбольный мяч, верно? Насколько я понимаю, он попросил купить пластмассового коня, который стоит десять центов и сделан здесь, в Соединенных Штатах Америки.

— У него этих животных миллион, — ответил отец. — Ему нужен миллион и еще одно?

— Господи, услышал бы ты себя со стороны.

— Он хочет американскую игрушку — я куплю ему мяч.

— Об этом мы после поговорим, — сказала мама. — Пойдем, Билли. Пойдем со мной на кухню, поможешь мне с тарелками.

Билли последовал за ней, ничего другого ему не оставалось, потому что он был себе не хозяин. Он чувствовал, как молчание отца давит ему на затылок. На кухне мама вытерла Билли нос испускавшим ее запах платочком.

— Завтра пойдем и купим тебе нового коня, — сказала она. — Ладно? Мало ли какие беды случаются. Ничего страшного не произошло. Мы просто купим нового коня. Хорошо?

Он закивал изо всех сил. Мама улыбнулась, очень довольная, и сказала, что он хороший мальчик, сокровище. Сказала, что он заслуживает самых лучших вещей, а если кто-то говорит иначе, так этот человек просто ничего не понимает. Билли смотрел на нее с благодарностью. Она улыбнулась ему заученной улыбкой, которую Билли видел тысячи раз: уголки губ чуть вздернулись, глаза закрылись — так, точно улыбка причинила ей острую, непереносимую боль. И что-то взволновалось в его груди — ощущение до того неприятное, что Билли испугался, как бы его не стошнило. Мама была тем, кто все позволяет. Как же можно ее не любить? И он вдруг снова услышал хруст, который раздался, когда переломилась нога коня.

Все произошло очень быстро. И произошло, во-первых, потому, что Константин был греком, а во-вторых, потому, что он надумал выпить в баре пива. Случившееся опрокинуло все, что он знал, как ему представлялось, о причинах и следствиях. В один влажный, пропитанный золотистым светом день — сразу после летнего солнцестояния — он познакомился с человеком по фамилии Казанзакис, тощим мужчиной с золотыми пуговицами на блейзере. У Константина был обеденный перерыв, и он вспомнил о находившемся неподалеку от стройки баре, заполненном в этот час мужчинами, которые смотрели бейсбол. Большой экран черно-белого телевизора помаргивал над рядами подсвеченных бутылок. Сбоку от него висела реклама пива — фотография льдисто-синего горного озера. Константин сел на свободный табурет рядом с Казанзакисом, который смотрел матч и грыз арахис с жадностью нимало не голодного человека, которому хочется не столько набить живот орешками, сколько увидеть дно занимаемой ими чашки. Между двумя подачами Константин и Казанзакис разговорились. Поболтали о бейсболе, потом о строительстве. Константин работал тогда десятником на уже завершавшейся стройке. А Казанзакис был застройщиком, только-только приступившим к возведению состоявших из дешевых домов поселков — он называл их «населенными пунктами» — к северу и к западу от города. Они представились друг к другу, и каждый из них, услышав имя нового знакомого, сразу же назвал и место, в котором родился. Выяснилось, что дед и бабка Казанзакиса жили в деревне, стоявшей меньше чем в тридцати милях от места, в котором родился Константин. Оба перешли на греческий. Оба расхохотались и потребовали еще пива. И к концу третьего периода Константин получил новую работу. Ему предстояло надзирать за строительством самого последнего из «населенных пунктов», который был уже заложен на осушенном болоте, лежавшем в двадцати милях от города. Они обменялись рукопожатиями, заказали еще по пиву. Казанзакис тощей рукой обнял Константина за плечи и объявил на весь бар: «Эй, болельщики, представляю вам моего нового партнера. Он грек, человек, которому я могу доверять».