В/ч №44708: Миссия Йемен - Борис Щербаков

Стали появляться банановые (!!!) рощи по обочинам и по устьям полуживых каменистых ручьев. Есть я бананы ел, но видеть, как они растут, — никогда.

Где вода — там жизнь. Справа по движению, в живописных скалах, завершающих собой спуск в равнину, я увидел выдолбленные в камне пещеры, огни костров, хижины, покрытые банановыми листьями, и фигурки смуглых маленьких людей.

— Кто это? — удивился я.

— Как кто? Пещерные арабы. «Дикий народ, дети гор», — сыронизировал видавший виды Начфин, а он ездил за «морским кооперативом», как на работу, почти каждый месяц.

«Каменный век», — пронеслось у меня в голове. Эти люди жили здесь, вдоль наполняющихся водой лишь весною горных ручьев, и век, и два, и, наверное, тысячелетия назад. Цивилизация дала им керосин в лучшем случае, ну и, конечно, автомат Калашникова. Совершенно реальные, настоящие, «пещерные» люди провожали нас недобрыми взглядами, и, естественно, останавливаться в этих местах без крайней необходимости не рекомендовалось по инструкции. Не думаю, что кому-нибудь приходило в голову сделать это и без оной, впрочем…

«Каменный век» — это определение можно было легко отнести и ко многим характерным деталям нашего быта в то время, вроде собственно жилья, где стены — из глины и камня, или бани по четвергам для личного состава в помещении армейской помывочной установки, пропахшей соляркой.

Несколько часов по пустыне, по прямой, как правда, дороге, благо рельеф позволял ее так проложить, мы въехали в изъеденную вечной солью и пропитанную рыбным запахом Ходейду — крупнейший морской порт Северного Йемена. На дальнем рейде уже стоял наш корабль с «кооперативом», куда мы и отправились на вечернюю пирушку. Морякам сходить на берег было запрещено, для них общение с «аборигенами» было столь же в радость, как и для нас халявная капитанская выпивка и черный хлеб со свиным эскалопом на закусь. Я тогда этого не знал, но, видимо, начсостав судна имел и прямой материальный интерес — некоторые «колониальные» товары, вроде отрезов кримплена, упаковок дешевых гонконгских джинсов, японской аудиотехники по договорным, низким ценам, им поставляли именно «аборигены», т. е. наши люди в гарнизоне Ходейда, а там исправно проходили службу несколько наших специалистов, военных моряков, и, соответственно, пара переводчиков. Бр-р-р-р, даже врагу своему я бы не пожелал службы в таком месте. Хотя, наверное, врагу бы пожелал.

Потом была еще встреча с советским лоцманом. На берегу жаркого Красного Моря стояло несколько контейнерного вида вагончиков, весьма одиноко, и в них проживали несколько иностранных специалистов-лоцманов, в т. ч. капитан из Одессы, по-моему, имени не вспомню. Дело в том, что у йеменцев большого флота отродясь не было, а подходящие к расширенному в качестве подарка Великого Советского Народа еще при Хрущеве порту, по экономической и военной необходимости должны были подходить вполне современные корабли, и без научной лоции — никак.

На то и лоцман. Я и сейчас не очень представляю, как он, бедолага, годами жил там один в алюминиевой коробке, пусть и кондиционированной, изредка лишь встречаясь с соотечественниками, заходящими белым бортом, да под красным флагом, в богом забытый Ходейдский порт. Зато у него всегда было виски, ибо контрабанду, при всей суровости шариата, никто в Йемене не отменял. Помогал ли ему в этом сей факт, не знаю, не думаю. Спивались многие и в Ходейде, и в Сане. Травились всякой гадостью — все от одиночества и безвременья, которое очень хорошо начинаешь ощущать жаркой ночью в пустыне Тихама, или в наряде по штабу в Сане… Тоскливо все-таки быть лоцманом в Ходейдском порту.

Ходейда — город морской, продуваемый мокрым соленым ветром и не знающий иного неба, кроме как пронзительно голубого, с конфоркой испепеляющего солнца вверху днем, и иссиня-черного, с ненашенскими созвездиями, вроде Ориона, ночью. Мы проезжали мимо бедняцких районов, постройки, видимо, того самого «хрущевского» периода, одноэтажных белых домов, и меня поразило отсутствие крыш. То есть стены у домов были, а вот крыш — не было. На изумленный вопрос: «что так?», старожилы мне ответили, что, во-первых, тогда не хватило денег, а, во-вторых, на кой они крыши, если последний раз дождь в Тихаме был лет 20 назад? «Логично», — подумал я.

Быть на море и не искупаться — это нонсенс. Мы не избежали соблазна, отправившись за несколько километров подальше от городской черты, от порта, на пустынные берега Красного Моря. Море, как море, но как писал я тогда в стихотворенье (я тогда много писал стихов: времени-то свободного — завались)

«только вот кораллы прячет

под накатом волн горячих».

Я первый раз в жизни купался при температуре воды, превышающей температуру тела! (теперь об этом знают все туристы, побывавшие когда-либо в Эмиратах.). Около 38 градусов. Это был май, по-моему. Температура воздуха — чуть больше, 40–42 градуса, но на улице есть ветерок, и это ни с чем не сравнимое облегчение после «парного молока» моря. Правда, ненадолго, а так как ветер из пустыни несет с собой и мелкую взвесь пыли, то становится понятным, что «наслаждаться» купанием долго не приходится — скорее в «хабирскую» гостиницу, где есть спасительный кондиционер: ревущий «вестингхауз» еще довоенной постройки или «дженерал» 50-х годов. Техника в Группе СВС обновлялась крайне редко: валюта была в стране на особом учете.

Испытание Ходейдой я выдержал, возвращался в Сану вполне себе героем, с желанным «морским» кооперативом. Героем с массой ран на теле.

Красное Море — одно из самых теплых и красивых по фауне морей мира. Сейчас это сполна познали и русские дайверы, правда много северней — в Египте и Иордании. Тогда же на меня произвело впечатление, не скажу, что позитивное, что а) куда ни ступи — кораллы, а это страшная штука, я порезался раз 20 в кровь, пока не догадался одеть ботинки, хоть это и неудобно в смысле купания, и б) акулы-катраны, о которых сразу честно предупреждают, что ими оно кишит (по словам). Но, слава богу, на нашем мелководье таковые не появились. Мелководье — это когда полкилометра идешь в море, и все по колено, право, надоедает, но лучше уж так, зато катраны не спешат на свежий завтрак.

…Классе в 8–9, в школе, наш Географ Геннадий Николаевич, по прозвищу «Гундос» (это за излишнюю назидательность), распекал меня на одном из уроков: «Позорище, Щербаков, не знать, где располагается Баб-Эль-Мандебский пролив!!!». Он выговаривал это географическое название с каким-то непонятным сладострастием, с причмокиванием, закатыванием глаз. Было видно, что «Баб-эль-мандебский пролив» для него нечто большее, чем просто красивое, но непонятное арабское название. В нем звучала некая оконечность познанного Мира, «Врата Сущего», Седьмая песнь Синдбада, шаманский речитатив… Я еще не один раз потом был на Красном Море, намного южнее Ходейды, в Мохе, почти что в нескольких десятков километров от тех самых «Ворот», где по сути они уже начинаются, а в жаркий день с нашего берега уже были видны берега Эфиопии, Абиссинии, часто в форме отраженного от воды миража. Я мысленно посылал привет Гундосу: вот, мол, теперь не только знаю, но и сижу здесь, работаю…

Как и в любой армейской части, гарнизоне, учреждении служивый люд в Сане ходил в наряды. Мой первый наряд не замедлил быть объявленным буквально на вторую неделю пребывания в Йемене, ну, это и естественно — новички всегда получают по полной программе, по максимуму. В наряды по Штабу в качестве помощника Дежурного я ходил исправно два раза в месяц, на 24 часа. И не скажу, что я был в восторге от этого мероприятия, ибо все это вносило элемент крайнего дискомфорта в налаживающуюся вроде жизнь, лейтенантский мой быт.