Рэй задним ходом - Дэниел Уоллес

Рэй встретился с ней. Они выпили по лимонному коктейлю с виски и съели по салату. Без особого энтузиазма поговорили о достоинствах натуральных пищевых продуктов и об истинном источнике СПИДа, но в конце концов отправились к ней домой, где она охотно уступила его желанию. Возможно, не с таким пылом, как ему хотелось бы, но в сценарии ничего подобного и не предусматривалось. Рэю приходилось довольствоваться тем, что имеется.

Потом, когда они еще лежали в постели, Ким взяла руку Рэя и начала массировать каждый палец, начиная от основания и медленно продвигаясь к кончику, который она сильно сжимала, тянула и потом отпускала с тихим щелчком. Она застенчиво смотрела на него и улыбалась, и он улыбался в ответ. Ему нравилось все, что она делала. Она была такой маленькой и хрупкой, что могла бы всем телом лечь на него сверху и он по-прежнему дышал бы свободно. «Наверное, кости у нее полые, как у птиц, – подумал он. – Практически один только костный мозг». Он слышал свист попугая в соседней комнате.

– Так что, это конец? – спросила Ким.

– Ты о чем?

– О твоем браке.

– Не знаю. Начало конца, возможно.

– Определенно начало конца.

– Ну, во всяком случае середина пройдена и осталась в прошлом. Это я могу сказать с уверенностью.

Они рассмеялись.

– Ты куришь? – спросил он.

– У меня есть несколько сигарет, – сказала она. – Малость залежавшихся, наверное.

– Здорово, – сказал он и не стал спрашивать, чьи это сигареты и давно ли они валяются у нее в квартире. Ким дала Рэю сигарету и щелкнула дешевой одноразовой зажигалкой. Потом взяла его свободную руку и стала водить указательным пальцем по линиям на ладони, нахмурив брови с серьезным видом, изображая гадалку. Он стряхнул пепел в блюдечко подсвечника.

– У тебя будет много женщин, – сказала она с улыбкой.

– Мне не нужно много, – сказал он. – Чуть больше одной мне достаточно.

Он хотел пошутить, но никто из них не рассмеялся. Ким перевернула руку Рэя и стала массировать ладонь.

– Что это? – спросила она. – Шрам.

Рэй подавил желание отдернуть руку и спрятать под одеялом. Теперь Ким совалась в его личную жизнь.

– У каждого шрама своя история, – сказала она и нежно потерла пальцем тонкий прямой рубец.

Ногти у нее были накрашены красным лаком. – О чем говорит этот? – А когда Рэй замялся, она предположила: – О поножовщине с уличными бандитами? Ты защищал честь непорочной девы? Или что-то в таком роде, надеюсь?

Она улыбнулась. Рэй не понимал, почему она ведет себя как молоденькая девушка, когда он прекрасно знает, сколько ей лет. Такое поведение казалось противоестественным.

– Не хочется тебя разочаровывать, – сказал он, безуспешно попытавшись отнять руку. – Но я порезался, когда разделывал индейку.

– Разделывал индейку? Всего-то?

– Это обряд посвящения, – сказал он. – Каждый отец должен его пройти.

Он вспомнил, как кровь лилась на белое мясо, покуда не появилась Дженни с матерчатой салфеткой, которой перевязала ему руку. Джеймс изумленно таращил глаза, словно не предполагал, что у папы может идти кровь. Ну и сцена! Дело было в один из чертовых праздников, когда никто не испытывал радости и всем приходилось тосковать вместе. Рэй ненавидел праздники, даже радостные, но День благодарения ненавидел больше всех прочих. Он не имел ничего против того, чтобы выражать благодарность, но хотел делать это не в обязательном порядке, а где и когда сочтет нужным, и страшно тяготился необходимостью торчать дома с семьей, жевать индейку, смотреть телевизор и клевать носом. Когда кровотечение остановилось, Дженни перевязала палец марлей и сказала, что нужно поехать в больницу наложить швы. Но Рэй отказался: с ним все в порядке. Вероятно, тогда ему следовало послушаться жену: рана зажила неровно. Сейчас, глядя на шрам, Рэй хотел снова оказаться за тем столом, с женой и сыном, с порезанным пальцем.

Он всегда хотел оказаться в каком-нибудь другом месте, с кем-нибудь другим. По-настоящему Рэй жил только в будущем и прошлом.

Он потушил сигарету, уставился в потолок и вздохнул. «Ну и что дальше?» – подумал он. Ким положила голову ему на грудь. Она прижалась ухом к его соску, а потом стала потихоньку перемещать голову вправо.

– Я не могу найти твое… погоди. Вот оно.

– Мое сердце, – сказал он.

– Я знала, что у тебя есть сердце. Знаешь, все сердца стучат по-разному. – Казалось, она прислушивалась к своему. – У каждого свой тон, своя индивидуальность. Ты знал это, Рэй?

– Нет. – Внезапно на него накатила тоска. – Я думал, они все стучат более или менее одинаково.

– Ты никогда не прислушивался, – сказала она.

– Да, верно.

– Тебе следует прислушаться.

– Хорошо. Теперь буду прислушиваться.

– Я имею в виду, одни стучат как маленькие барабаны. Другие – как двигатели машин. А некоторые – как сердца мелких животных, а не человека новее. Твое… – Ким умолкла и приподняла голову, напряженно думая. – Твое стучит как граммофонная иголка в самом конце пластинки.

И она попыталась изобразить голосом означенный звук. – Нет. – Она помотала головой. – Скорее так.

Она попыталась еще раз, остановилась, начала снова, потом еще раз и еще. И хотя Рэй хотел уйти, уже давно хотел уйти, он задержался на несколько минут – до тех пор, пока у нее не получилось.

Дженни ушла, когда Рэй состригал кожу с подошв ног маникюрными ножницами. Он ска-зал ей, что это не больно, совсем не больно и у нее нет причин уходить. Отвердевшая мертвая кожа, почти чешуйчатое образование, наросшее за последние несколько месяцев от ходьбы, от ботинок, носков, пота и совместной жизни с ней. Вот где все кончается, сказал он жене, показывая на свою ступню. Все слезы, все упреки и обвинения скапливаются к самом низу наших тел и затвердевают подобием воска, который стоит срезать. Однако у Дженни ступни были на удивление мягкими. Даже большой палец, подушечка большого пальца, пусть и не такая мягкая, как вся остальная подошва, все же оставалась именно мягкой; до такой ступни стоило дотрагиваться, очень даже стоило. Но ступни являлись далеко не главным достоинством Дженни; у нее было много других поистине замечательных достоинств. Например, волосы и глаза, нос и губы, и все остальное в ней, что находилось ниже, еще ниже и заканчивалось совсем неплохо: мягкими подошвами ног, желтоватыми или розоватыми. Все зависело от освещения. Переступая именно этими ногами, она ушла, когда Рэй срезал ножницами мертвую кожу со своих собственных, – и, как он сказал ей, как заверил ее, он не чувствовал никакой боли.

Это был шалаш на дереве, сооруженный из фанерных планок размером один на двенадцать, с диагональными Попс речинами, укрепляющими стены. Покрытый кровельной дранкой, надежно защищенный от непогоды, он опирался только на ветви самого дерева, густолиственной магнолии, которой, по слухам, было пятьдесят с лишним лет (гораздо больше, чем Рэю), когда он построил на ней шалаш. Там имелось одно просторное помещение, рассчитанное на добрый десяток человек, но также маленькая комнатка, за так называемой фальшивой стенкой. «Потайная комната!» – сказал он своему сыну Джимми, для которого все и строилось. Чтобы проникнуть в потайную комнату, требовалось поднять несколько хитроумно посаженных на петли планок и вползти в отверстие на четвереньках. Даже окошко там было замаскировано, и никто, находись он снаружи или внутри, не мог догадаться о существовании маленькой комнатки. «Твоя мать даже не знает о ней, – сказал он Джимми. – Даже твоя мать! Вот что значит настоящая потайная комната».