Книга не о любви - Карен Дуве

Плеер лежит в сумке на самом дне. Сначала придется вытащить все кассеты: у меня с собой целых шесть штук. Составлены шестью разными мужчинами, с которыми я когда-то была. Все записи не очень новые. Если ты просишь мужчину записать тебе кассету, то узнаёшь о нем больше, чем когда с ним спишь. Например, у этой самодельная коробка. Ну, если у кассеты есть коробка. Подаривший ее мужчина приклеил на крышку картинку из какого-то журнала для сумасшедших. Отвратительные люди-мутанты, безобразные, подобно пришельцам из бездны. Шею каждого из них украшает огромное количество бородавок. Внутри на картонке указаны исполнители: «Laibach», «Sisters of Mercy», Ник Кейв, «Lords of the New Church», «Screaming Blue Messiahs», «Snake Finger». Названий песен не было, и последовательность оказалась перепутанной. Если бы я спросила автора записи, почему последовательность неправильна, он бы сказал: «Но ведь все равно сразу понятно, кто поет».

А вот кассета номер два. На ней пометка: «Домашняя запись», а на крышке — вырезанная из журнала фотография «Modern Talking». Но это, как вы понимаете, совсем не означает, что поют «Modern Talking». Это музыка, которой никогда никто не слышал, кроме того, кто для меня ее увековечил. Но он не записал ни исполнителей, ни названий песен. Совсем ничего. Я спросила, как называется четвертая песня на второй стороне, та, с гитарными проигрышами в самом начале. А он ответил: «Что ты имеешь в виду? Понятия не имею, о чем ты говоришь». Пришлось напеть ему мелодию, и наконец до него дошло: «А! Вон ты о чем! Это «Nation of Ulysses» с «Shake-down». По его лицу сразу стало понятно, что я снова задала вопрос о самой банальной вещи, которую он и записал-то в качестве подтверждения неоригинальности моего вкуса. У меня пропало всякое желание покупать пластинку «Nation of Ulysses».

Для третьей кассеты самодельной коробки не было, зато вся она исписана самым образцовым манером. Картонка разлинована. Слева черной пастой помечены названия песен, а справа — красным — имена исполнителей. Кассета начинается с «The Belle of St. Mark». Затем «Midnight Man» в исполнении «Flash and the Pan». Название мужчина сам не знал, я попросила его выяснить. Ему пришлось одолжить у приятеля пластинку, которую он мне и записал. Обычно сам этот человек слушает только регги, но меня такой чести не удостоил. И даже не попытался бить на эффект. Просто выбрал то, что, по его мнению, могло бы мне понравиться. Это тот человек, который любил меня больше всех. К сожалению, он тоже считал, что охотнее всего я бы послушала «Hitler Rap» Мела Брукса.

У четвертой кассеты тоже нет футляра, но зато есть название, являющееся одновременно цитатой из Боуи и объяснением в любви: «И тогда я король, а ты… ты королева». Здесь только песни Дэвида Боуи. Эту кассету мне подарил мужчина, который считал, что любит меня больше всех. Для меня он записывал только Дэвида Боуи. Обложка для кассеты номер пять, видимо, не удалась, потому что даритель зачирикал всю картонку черным фломастером. Черный фломастер — это для мужчин вообще любимый инструмент при изготовлении кассетных обложек. Музыка на этой кассете в основном с радио. Возможно, потому, что пластинки в его коллекции были не совсем новые. А может быть, из-за суперкрутых высказываний на одной суперкрутой английской частоте. Мне показалось, что этих высказываний слишком много. Как бы там ни было, но с точки зрения музыкальной это одна из лучших моих кассет.

Но сейчас я послушаю кассету под номером шесть. Здесь снята даже магазинная обложка, ее заменили на симпатичную твердую бумажку. Похоже на титульный лист каталога «Квелле», но теперь уже не опознаешь разрекламированного шерстяного одеяла — сейчас это просто красивый узор, а под ним черно-белая фотография Гельмута Коля с Франсуа Миттераном, держащихся за руки, размером с почтовую марку. На внутренней стороне аккуратными маленькими буковками выведены имена исполнителей и названия песен, причем полностью: «The Mood-Mosaic: a touch of velvet — a sting of brass; The Jesus and Mary Chain: just like honey…». Переход со стороны А на Б отмечен двадцатью тремя крошечными диагональными штрихами. На задней части — со спины или как это там у них называется — инициалы человека, составившего эту кассету: П. X. Буквы очень странно растянуты в ширину и переходят одна в другую. Проставлен не только год, но и месяц, когда производилась запись: 10.85. Какой-нибудь другой разбирающийся в музыке мужчина этак через полгода мог бы взять в руки кассету и сказать: «Совсем неплохо, но ни одной новой вещи». И тут бы он обнаружил дату… Эту кассету мне подарил человек, которого я люблю. Люблю давно. Снова смотрю в иллюминатор. Ничего кроме голубой атмосферы и перины из облаков подо мной.

* * *

Закончив начальную школу, я оказалась перед выбором. Гимназия Хедденбарг, считающаяся либерально-прогрессивной и обругиваемая за левые взгляды? Кстати, позже ее переименовали в гимназию Карла фон Оссецкого. Или же консервативная гимназия Белльхорн, которая всегда называлось Белльхорн и всю жизнь так будет называться? Единственная причина, по которой я остановилась на Хедденбарг, заключалась в том, что большинство моих бывших одноклассников пошли в Белльхорн. Не нужны мне свидетели моей прошлой жизни. Ведь это был лабиринт, состоявший из одних только тупиков. И вот наконец выход. Во время собеседования директор спросил, с какой из своих подружек я хотела бы учиться в одном классе. «Ни с какой. Я бы хотела попасть в класс, где я никого не знаю». Он посмотрел на меня несколько отчужденно. «Естественно, у меня есть друзья, — сказала я подчеркнуто бодро, — но просто мне хочется завести как можно больше новых».

Я рассчитывала, что, если мне удастся оказаться в классе, где меня никто не знает, я смогу стать совершенно новым человеком. Могу стать кем хочу, создам себя заново. Теперь уж я сразу буду делать все как надо.

Я попала в класс 5.4. В Хедденбарге классы различались не по буквам, а по цифрам.

«Это уже кое-что», — сказала мама.

Мой план почти удался. В 5.4. кроме меня попала только Гертруд Тоде. Пару раз мы с ней играли, потому что наши мамы были знакомы, но по-настоящему никогда не дружили. Если она назвалась на собеседовании моей подругой, то, значит, просто наврала. Когда в первый день мы рассаживались, Гертруд сразу же заняла место рядом со мной. Она сделала это так естественно, что я не смогла отреагировать. Передо мной оказалась очень красивая высокая девочка с длинными черными волосами. В сказках такие играют Белоснежку. Ее внешность была безупречной, если не считать легкого пушка над верхней губой. Почему ко мне подсела не она? Наша новая классная взяла мел и вывела на доске: «Шотт». Сразу же раздались смешки и с разных сторон зашептали: «Скот». Шотт, хоть и носила короткую стрижку и свободный костюм, была уже не очень молода. Она раздала нам сложенные картонки, на которых велела написать, как нас зовут. А потом предложила выбрать старосту.

«Какие будут предложения?» — сказала Скот и оперлась на кафедру. Руку поднял мальчик. «Давайте выберем Анну Штрелау». Он имел в виду меня. Я быстренько посмотрела на его картонку. Фолькер Мейер. Круглое лицо, грязный подбородок… Вот и началась моя новая чудесная жизнь, полная смысла и друзей. Если они меня выберут… если только они меня выберут… им никогда не придется об этом пожалеть. Я буду лучшей старостой, какую только видели стены этой школы. Я буду управлять своим классом мягко и мудро, буду бороться с несправедливостью и решать сложные вопросы. Каждый сможет прийти ко мне со своими проблемами, я всегда помогу найти выход. Устрою веселый летний праздник с желтыми фонариками на деревьях. Когда я всё проверю и пойму, что еды и питья достаточно, усталая, но с улыбкой на лице выйду на танцпол. Луна отразится на моем серебряном коротком платье, и все остановятся, чтобы похлопать мне.