Мангушев и молния - Александр Покровский

Он плыл и что-то долго рассказывал подхватившей его волне, пока не превратился в малюсенькую точку.

– Как огромен мир! – вздохнула ему вслед Маленькая Гора.

Наступило лето. Закричали поморники; зажурчали ручьи; попрыгали в воду умные пингвины; закачались на волнах тюлени, и голубые киты в честь солнца выбросили вверх свои голубые фонтаны.

Маленькая Гора проснулась раньше всех других гор.

– А вот и я! – закружился вокруг Быстрый Ветер.

Сильные, теплые его струи охватили Маленькую Гору, побежала вдруг толстая, быстрая трещина, раздался грохот и… никто не успел опомниться: Маленькой Горы больше не было – на волнах качался Маленький Голубой Айсберг.

– Куда ты? – заволновалась проснувшаяся Большая Гора.

– Я обязательно вернусь!.. – уплывал Маленький Айсберг, подгоняемый Быстрым Ветром. Ему было радостно плыть и, все-таки, грустно немного.

Быстрый Ветер скоро улетел вперед.

– Не могу так медленно! Не успеваю! – крикнул он издалека.

Наступила ночь. Она разбросала по небу звезды. Маленький Айсберг слушал как дышит океан. Он чувствовал себя просто камешком на груди великана.

А когда догорела ночь, и день, украдкой выглянув, дождался, чтобы вышло солнце, Маленький Айсберг удивился. Он никогда не видел такого красивого солнца. Оно загоралось медленно, а потом все сильней и сильней – невозможно смотреть – солнце вспыхнуло, бросило на волны золотую дорожку, а потом спохватилось и не стало спешить.

Океан засверкал на сколько хватало глаз, словно множество рыб выскакивало и падало в волны. Все пробудилось, вздохнуло, смешалось с лучами.

– Как прекрасно! – воскликнул Маленький Айсберг, – Как прекрасно вокруг!

Много еще было прекрасного и радостного на его пути.

Каждый день и каждую ночь.

Маленький Айсберг все плыл и плыл в Страну Далекого Солнца, и ему казалось, что она совсем рядом.

– Я вернусь, – приговаривал он, – я вернусь…

Он все плыл и плыл, и не замечал Маленький Айсберг, что давно уже бегут из него мягкие ручейки в океан, и океан становится не таким уж соленым. Он приговаривал только:

– Я вернусь… я вернусь… – и ему виделась чудесная, удивительная страна, и он знал как она называется…

Если вы когда-нибудь поплывете на юг, все время на юг за голубыми китами, вы увидите высокую и снежную страну.

Там над головой звезды яркие и чужие.

Это Страна Уходящих Айсбергов…

Маленьких и Больших Айсбергов…

Они никогда не возвращаются…

– Пап, а ты, когда был маленький, боялся умереть?

– Боялся.

– Вот и я боялся. А потом перестал.

– Почему?

– Ну, я же вырос.

– Пап, а в Африке люди зачем живут?

– Они там родились.

– Это они из-за слонов?

– Почему из-за слонов?

– Ну, чтоб каждый день слонов видеть.

– Пап, мама говорит, что я у нее в животике лежал.

– Ну, раз мама так говорит.

– А ты думаешь, что это враки?

– Да нет, я маме верю.

– Я тоже верю, только…

– Что «только».

– Только как я там образовался?

– Постепенно.

– И ты считаешь, что это нормально?

– Пап, ты в детстве писал в штаны?

– Бывало.

– И тебя ругали?

– Однажды – очень сильно.

– А что они не понимали, что ты еще ребенок?

– Понимали.

– Я бы тебя не ругал.

– Почему?

– Потому что ты же мне родной человек.

– Погоди. Ты что, уже написал?

– Да нет.

– А что ж тогда спрашиваешь?

– Чтоб знать как себя вести.

– Пап, ты за кого, за меня или за Витьку?

– За тебя, наверное, ты же мой сын.

– А если я сделаю что-нибудь нечестное, а Витка – честное, ты тоже будешь за меня?

Молчание, внимательный взгляд, потом со вздохом:

– Ну, и что же ты сделал?

– Да ничего я не сделал, я тебя просто проверяю.

– Пап, тут некоторые говорят, что Вселенная разбегается.

– Ну, и что?

– Что «ну и что»?

– Ну, и что? Ну, разбегается она, ну и что?

– Я что-то не понимаю, ты совсем что ли нашим будущим не интересуешься?

Сашке семь лет. Рисует он только церкви. Купола и кресты. Если попадаем с ним в город, то каждая встреченная церковь – это задумчивый поход вокруг нее, оценивающий взгляд.

После пяти церквей я обычно еле ноги волочу, а он бодро вышагивает.

Подходим к Казанскому собору. Сашка немедленно и молча направляется к нему, а я, со стоном внутренним и с надеждой в голосе:

– Сань, может не будем его осматривать, а?

Санька, остановившись, разводя руками, возмущенно:

– Ну-у… если тыне хочешь смотреть эту красоту!..

Делать нечего. Отправляемся смотреть «красоту».

Саньке двенадцать.

Летом он вдруг решил изучать арабский. Измученный этим его решением, я направился в университет на восточный факультет, где – о, счастье! – за деньги можно летом учить арабский.

Санька ростом очень мелкий и с увесистым учебником арабской грамматики выглядит, как Буратино с букварем. Я его сопровождаю. Тащу учебники. Преподаватели смотрят на него с нескрываемым уважением.

По дороге мы заходим в книжный магазин, где он, мой отпрыск, в мгновение ока находит Коран и учебник грамматики санскрита.

Подходит ко мне:

– Купишь?

– Сань, ну Коран – понятно. Вещь очень нужная. А санскрит-то тебе зачем?

– А ты знаешь, что на нем уже не говорят?

– Ну, вот! Тем более!

– Ты, значит, хочешь, что-ли, чтоб его совсем забыли?

– Я-я?…

В общем, я купил и санскрит…

Жил-был Шмель. Он был толстый, лохматый трудяга.

Когда он садился на цветок, тот сгибался до земли.