Мангушев и молния - Александр Покровский

Нико! Улыбнись сейчас же!

А куда ты денешь деньги?

Восемь монет давно пора заплатить за коморку, две – на хлеб, а пять он отдаст садовнику. У того все деньги Нико. Когда-нибудь Нико отправится путешествовать.

И учиться.

А вот и ограда. Шершавая. За оградой – дорожка. Белый дом. Это дворец. А вокруг – сказочный сад. Однажды Нико увидел в саду девочку. Она была как белый цветок. Платье как лепестки. Наверное, это была принцесса. Нико хотел сыграть тарантеллу. Нико не виноват, скрипка сама заиграла печальное.

Сердце так и сжималось. А когда он опустил скрипку, их глаза встретились. Девочка прижалась лицом к ограде. Глаза большие и черные. Она протянула руку и погладила Нико по щеке, а потом быстро-быстро повернулась и убежала. Нико смотрел ей вслед. Как он хотел, чтоб его еще раз погладили по щеке.

Нико приходит сюда каждый день. Девочки больше нет. Ветер ворошит прошлогодние листья. Во дворце никто не живет…

Нужно зарыться с головой. Старая овчина славно греет, если подышать. Нужно подышать на скрипку. Учитель говорил: «Скрипка умирает, если рядом с ней нет человека». Вот и тепло. Нужно всегда рядом – ты и скрипка.

Звезды. Розовые, синие, красные звезды. Разве бывают розовые звезды? Откуда они? И цветы? Откуда здесь цветы? Тюльпаны? Море тюльпанов. Красное море. Они стройные как королевские гвардейцы. Розы – придворные дамы. Щеголи гладиолусы. А вот и пионы, левкои, незабудки, маргаритки… Кто это? Эта женщина – фея цветов. Проси ее скорей, Нико!

– Знаю, Нико, зачем ты пришел. Тебе мешает твой горб. Что ж, отныне у тебя не будет горба, но ты больше не будешь так играть на своей удивительной скрипке. И люди не будут грустить и плакать солнечным утром. Нужно омывать свою душу. Это хорошие слезы. У тебя не будет больше горба, Нико. Ты же сам говорил, что не знаешь, как ты играешь. Скрипка поет сама.

Да, Нико, ты играешь так из-за горба, из-за длинных, уродливых рук. «Этот мальчик – большое чудо». Нет, чудес, Нико, нет! Ты сам волшебник. У каждого волшебника свой горб. Ион платит, Нико, он каждый день платит.

Тебе порой плохо. Злая лихорадка? Тебе кажется, что умираешь? Прямо на площади. Ты платишь, Нико, медленно платишь. Скрипка играет, а тебя уже нет. Вокруг небо, а ты умер. Согласен ли тыне играть на своей удивительной скрипке? Соглашайся, и не будет больше горба… Ну же, Нико!..

Сотни рук протянулись к скрипке. Нико отступил и кинулся с криком назад…

Овчина отброшена. Лунный свет заливает коморку. Рядом скрипка. Нико прижал ее к груди. Скрипка умирает, если рядом с ней нет человека. Нико будет знаменитым. От Турина до Болоньи. А, может быть, и дальше. Вот увидите, честное слово!..

– Сашка, давай обнимемся.

– Давай! – говорит мне Сашка и мы обнимаемся.

Иногда по десять раз в день. Наверное, это нужно. Со мной в детстве отец очень мало обнимался.

Почти никогда.

Такое странное было тогда время.

Похоже, считалось, что мальчикам это необязательно.

Наверняка полагали, что без объятий парень будет более мужественным.

Ну, да Пес с ним, с мужеством.

– Сашка!

– А?

– Давай обнимемся.

– Давай!

Иногда мы ссоримся. По пустякам. Молчим, ходим. А если и говорим, то обидные слова. Выговариваем их быстро-быстро, в запале, будто торопимся, как бы их не сказал кто-то другой. Потом опять молчим.

Я понимаю, что он вырос, что он другой, что то, что он сейчас сказал, это совсем не то, что он думает, носит в себе, понимаю, но тоже дуюсь. Глупость, конечно. Потом ловлю его в коридоре, прижимаю к себе: «Не злись на меня, ладно?» – «Ладно», – шепчет он мне, вздыхает и затихает, а потом говорит: «Я погуляю?» – «Конечно», – и он уходит.

Высоко-высоко, на деревянном чердаке, откуда виден почти весь город, куда залетают только голуби и первым забирается желтое солнце, жил старый Выдумщик.

На маленьком окошке, выходящем во двор, у него росли всякие полезные растения; в углу стояла кровать, покрытая серым одеялом, на гвозде за дверью висела куртка, а под самым потолком, но так, чтоб можно было достать рукой, сушились дикие травы.

Дети приносили ему еду, и он рассказывал им за это сказки: каждый день маленькая тарелка супа, большой кусок черного хлеба, кружка душистого мятного чая и каждый день сказка.

На том же чердаке, только с другой стороны – там еще виднелось море – жил Капитан. Он носил бороду и усы, а еще он носил тельняшку и всюду появлялся с большой глиняной трубкой, черной морской фуражкой и попугаем какаду.

Он чинил рыбацкие сети, резал из дерева корабли и курил свою трубку.

Капитан и Выдумщик были большие друзья.

– Эй, Капитан! – звал Капитана Выдумщик, – У нас есть тарелка горячего супа, большой кусок черного хлеба и кружка душистого мятного чая.

– Нет, дорогой мой Выдумщик! – отвечал ему Капитан, не вынимая трубки изо рта, – У нас есть еще одна краюха хлеба, листовой бразильский табак и мешочек душистого кофе.

– Ах, Капитан! – говорил ему на это Выдумщик, – Хлеб мы съедим вместе с супом, табаком набьем вашу трубку, а мешочек кофе оставим до лучших времен.

А потом они садились на два деревянных резных табурета, какие бывают только в добрых старых морских тавернах, и ели суп, по очереди загребая его ложками и оставляя друг другу лучшие куски, а когда какаду не выдерживал и начинал возмущаться, он тут же получал в свое полное распоряжение вкусную хрустящую корочку.

После обеда Капитан курил свою трубку и, несмотря на то, что он делал это и до обеда, дым из его трубки все же шел гуще, и со двора казалось, что на чердаке у друзей заработала кочегарка.

Выдумщик в это время мечтал, а Капитан, с неразлучным какаду на плече, вспоминал свои штормы, тайфуны, самумы и смерчи и говорил всегда:

– Да-а-а… – и никто на всем белом свете не мог лучше него сказать это «да-а-а…»

А когда Выдумщик собирался идти за травами, то Капитан спрашивал разрешения сопровождать его в этом походе.

Они шли через море цветов, доходившее им почти до пояса, и казалось, по этому морю движется корабль, так густо дымила верная трубка, так пронзительно выкрикивал различные корабельные команды старый какаду.

Капитан улыбался солнцу, слушал болтливую птицу и Выдумщика, который рассказывал ему о цветах, и смотрел только вперед.

А дома они сразу же доедали оставшийся хлеб, запивая его мятным чаем, и Выдумщик слушал страшные морские истории, которыми от борта до борта был заполнен старый морской вояка.