Бегство к себе. Жизнь подростка - Мария Гиппенрейтер

Начинали косить по утренней прохладе. Занимался рассвет, небо розовело, от земли поднимался туман. Хорошо отбитая и наточенная коса с хрустом срезала мокрую от росы траву, укладывая ее в ровные валки. Ритм и гармоничность движения, воздух, напоенный запахами утренней тайги, щебет просыпающихся птиц — все это заполняло восторгом до краев, превращая косьбу в песнь тела и души.

Потом жаркое солнце высушивало росу, заводили свою трескотню кузнечики, и запах свежескошенной травы сменялся сладким ароматом подсушенного сена.

Отравляли жизнь только осы. Однажды я обнаружила на нашем дворе небольшое гнездо. Во мне возгорелась жажда мести. Наполнив керосином консервную банку и взяв спички, я на пузе, по-пластунски стала подбираться к гнезду. Когда расстояние позволило, я плеснула керосин в гнездо и кинула туда спичку. Гнездо вспыхнуло. Не могу передать, какое чувство удовлетворения я при этом испытала. Мои страдания были отомщены.

Через месяц норма по заготовкам сена была выполнена, и мы, наконец, смогли отдохнуть.

Иногда я уходила с книжкой подальше вдоль берега и устраивалась там на теплых камнях. Если на озере не было лодок, увидеть меня никто не мог. Там я загорала, читала или мечтала. О том, что где-то должен быть мой лесной принц, мой Маугли — сильный, загорелый, отважный… В один прекрасный день он вдруг выйдет из тайги или приплывет за мной на лодке:

— Наконец-то я нашел тебя.

У него обязательно будут карие глаза с искорками. Сердце сладостно замирало от всех этих мыслей и образов.

В очередной раз, забравшись на свои камни, сняв с себя всю одежду и устроившись загорать, я задремала и не услышала приближающихся шагов. Очнувшись, вместо Маугли я увидела большую группу туристов с рюкзаками, изумленно глядящих на совершенно голую девицу посреди непролазной тайги. Как эти туристы попали в заповедник, было непонятно. Проходов и троп никаких не было, да и не разрешалось никому проникать на территорию. По их словам, они спустились откуда-то с гор, запутались в карте и вообще не понимали, где находятся. Поспешно натянув на себя одежду, я отвела их на кордон и по рации передала, что у меня тут «богатый улов». За туристами прислали пару катеров и отвезли в Давшу. Там, к обоюдной радости туристов и сотрудников заповедника, им разрешили остаться в поселке на неделю и определили их на покос. Потом дирекция заповедника вынесла мне благодарность за поставку трудовой силы в горячий сезон.

В сентябре начались шторма. Когда поднимался сильный ветер, из-за большой глубины Байкал раскачивало так, что из безмятежной зеркально-голубой глади он быстро превращался в серую бушующую стихию. Огромные волны с ревом обрушивались на берег, швыряя, как соломинки, огромные бревна и ворочая валуны.

В один из таких дней мы — двое лесников и я — возвращались из поселка домой. Не дотянув пары километров до кордона, лодка заглохла. Лесники принялись разбирать мотор, пытаясь найти неполадку. Пока возились с мотором, ветер усилился, и озеро начало раскачиваться. Большие волны накатывались на лодку, норовя ее опрокинуть. Меня посадили на весла и велели «держать носом на волну». Это означало, что я должна была держать лодку перпендикулярно к волнам и не давать ей развернуться, иначе нас перевернет. Мы были довольно далеко от берега, и грести домой по такой погоде было невозможно. В течение трех часов лесники бились с мотором, а я с волнами. Я понимала всю ответственность, возложенную на меня, и от этого мне было страшно — выжить в холодном бушующем Байкале не было бы никаких шансов. Плечи и руки онемели от напряжения, нестерпимо болела шея — нужно было все время поворачиваться и смотреть на нос лодки и на волну. Стало темнеть. Нас неумолимо несло к берегу. Мы начали считать, какой волной лодку выбросит на берег. Было страшно еще и от того, что мы ничего не могли сделать и оставалось только ждать, сдавшись на милость стихии. Разработали план: сразу выскакиваем из лодки и быстро оттаскиваем ее вглубь, чтобы не накрыло следующей волной. Оставалось пять волн, четыре, три, две… Лодка поднялась на гребень последней волны и с грохотом и скрежетом обрушилась на камни. К счастью, ее не перевернуло. Мы были наготове и быстро выпрыгнули, оттащив лодку подальше от берега. Мне понадобилось несколько дней, чтобы отойти от физического и нервного перенапряжения.

Я наваривала собакам кашу в большом чугунке на несколько дней. В тот день, сварив кашу, я понесла ее в сени, чтобы остудить, и споткнулась о порог. Часть почти кипящей каши выплеснулась мне на грудь и на правую руку. Быстро оттянув от себя тельняшку, я спасла кожу на груди, а вот с руки кожа снялась вместе с тельняшкой. Внутренняя поверхность руки и локтя были сильно обожжены, прямо на глазах стали вздуваться большие пузыри. Надо было ехать в поселок в медпункт. Мотор, как назло, не заводился. Я бегала по берегу, стараясь подставить руку ветру, чтобы хоть как-то унять нестерпимую боль. Наконец, провозившись с мотором часа полтора, Владик его завел, и мы отчалили. В медпункте никого не оказалось. Я узнала, где живет врачиха, и побежала к ней домой. Она сидела дома и кормила с ложки своего ребенка.

— Что там у тебя? — спросила она, едва взглянув в мою сторону.

Я показала покрасневшую вздувшуюся руку и попросила поскорее что-нибудь сделать.

— Сядь, посиди, — сказала недовольно врачиха. — Видишь, я кормлю ребенка.

Я почти теряла сознание от боли, но сделать ничего не могла. Ребенок вертелся, отворачивался, выплевывал еду и всячески продлевал процесс кормежки. В тот момент я ненавидела детей, их матерей, а заодно и врачей. Наконец мы пошли в медпункт, врачиха большой иглой проколола мне пузыри, чем-то помазала и плотно все это забинтовала. Ожоги на груди тоже очень болели. Никаких обезболивающих средств мне не дали. Я осталась в поселке. Правая рука была подвешена на шарфе, для жизнедеятельности оставалась левая. Меня поселили в той же гостевой комнате, пока не заживет ожог. Через несколько дней, когда боль уменьшилась, и я смогла думать и функционировать, мне предложили поработать, чтобы не сидеть без дела. Рядом строился новый гостевой дом. Он был почти готов, оставалась внутренняя отделка. Мне дали задание — штукатурить стены. Так как я переученная левша (в советские времена всех детей-левшей переучивали), то мне было довольно легко приспособиться все делать левой рукой. Я замешивала раствор и штукатурила стены. Работа продвигалась быстро. Придя домой после работы, надо было отмыться от штукатурки, наколоть дров, растопить печку и приготовить себе еду. Колка дров выглядела примерно так: я ставила левой рукой небольшую чурку на пень, потом брала топор и, пока им замахивалась, чурка падала. Так повторялось довольно часто. Иногда я просто промахивалась. Колоть дрова одной левой рукой пока не очень получалось.

Как оказалось, все эти дни за мной наблюдали из окна научные сотрудники, жившие в соседнем доме. Не выдержав, они вышли ко мне и сказали: