Исход - Олег Маловичко

Наркотиков Зыков не касался, не из предубеждения, а потому, что войти в этот бизнес было трудно, работать в нем — опасно. Пока ему хватало двух десятков борделей и массажных салонов. Деньги он вкладывал в недвижимость.

Жанна и Эля, словами Зыкова, затыкали нишу педофилов. Запись пойдет подписавшимся по теме «Тин-порно». Эта ниша не была чужда самому Зыкову — шеф облизывал губы, стоило разговору коснуться предмета. Ему исполнилось шестьдесят, но он уже был рыхлым сутулым стариком с отвисшим животом и тяжелым дыханием. Второй подбородок свисал на грудь, как сдувшийся наполовину воздушный шар, а капиллярные сетки расчерчивали кожу лица, как текущие по ледяной пустыне кровавые реки. Он всегда улыбался, но холодные, выцветшие глаза отменяли улыбку, щупая мир скользкими и липкими прикосновениями: человеку, на которого смотрел Зыков, казалось, что его насилует осьминог.

Зыков представлялся продюсером.

Кошелев был его псом. Телохранителем, слугой — и псом.

В первом акте Жанна и Эля изображали школьниц-подружек, корпящих над домашним заданием. Вот им стало жарко, они разделись, и уже через секунду стали ласкать друг друга — зритель порно не любил долгих прелюдий. Жанна стерла со лба воображаемый пот, а Антон, заметив, как ее кожу покрыли мелкие пупырышки от холода, не смог удержаться от ухмылки. Поймав его взгляд, улыбнулась и она, и теперь между ними образовался невидимый мостик, словно они были союзниками и знали что-то, чего больше в комнате не знал никто.

Во втором акте явился одноклассник, светловолосый. Режиссер просил его изобразить ботаника, для чего нацепил на парня очки и расчесал его волосы в нитку косого пробора. Сначала смущаясь, светловолосый вскоре присоединился к играм девушек. Режиссер шепотом давал короткие указания.

В перерывах между съемками курили, накинув куртки на плечи, и пили чай, согреться. Светловолосый, расставив ноги, размеренно теребил член, чтобы поддержать исчезающую эрекцию.

По команде режиссера снова работали. После первых неловких движений угадывали ритм друг друга, двигались под движения партнера. Сила, которую кто-то назвал бы похотью, кто-то — инстинктом, брала свое, и они ускоряли движения, дышали тяжело, и хватали друг друга взглядами, нуждаясь в более полном чувственном единении. Разгоряченный парень искал поцелуев девушек — они отвечали ему сомкнутыми губами или отворачивали головы, не переставая искусственно охать.

Закончили к половине третьего. Режиссер, подключив камеру к ноутбуку, начал монтаж. Девушки и светловолосый оделись и курили на кухне. Докурив, засобирались. В прихожей Антон помог Жанне надеть куртку.

— Мне в Чертаново, — сказала она, ощутив его руки на своих плечах, — подбросишь?

— Петр Вадимович просил тебя приехать, — прошептал Антон, почти касаясь губами ее уха, не желая, чтобы слышали Эля и светловолосый, различая взглядом у корней волос детский пушок, — я подвезу.

Она не отстранилась, но напряглась и повернула к нему голову, ожидая еще каких-то слов. Антон промолчал.

* * *

Ехали, натужно болтая о ерунде. Ксюшка сидела сзади и картинно дулась на отца. Не могла простить, что не видела «взрослых» съемок.

На Варшавке встали в пробку. Жанна щелкала кнопкой приемника, переключая станции в поисках неведомой Антону, а может, не существующей в природе правильной песни. Разговор почти прекратился. Слова были редки, как капли из-под неплотно закрученного крана.

Было неловко. Антон не смотрел на Жанну. Повернул голову влево, глядя на колонны машин, заполнивших полосы, на дымящие трубы котельных, на ковыряющего в носу водителя соседней «Ауди».

Зыков жил в центре, отхватив этаж старого, дореволюционной постройки дома на Трубной. Дверь открыла Ирина, в прошлом проститутка Зыкова, теперь ведшая его домашнее хозяйство. Ей было тридцать, но опыта в глазах — на двести. Зыков не спал с ней, она была его псом, как Кошелев, но более злым. Прошлась по Жанне неприязненным взглядом — ревновала Зыкова ко всем.

Зыков ждал в гостиной. Пил кофе, уставившись в панель телевизора на стене. Режиссер уже переслал файл. При их появлении Зыков встал и пошел к Жанне, запахивая полами цветастого халата поросшие седым волосом кривые ноги. На Антона не взглянул, считая его обстоятельством жизни — как привезшую девушку машину или дорогу, по которой та ехала, а по Жанне прошелся взглядом, после которого на той будто остался слой слизи. Отправил девушку в спальню. Уходя, она не попрощалась с Антоном, но посмотрела на него. Зыков перехватил взгляд и уставился на Кошелева:

— Ты ее трахнул уже? Так ты мне денег должен. Она ж моя собственность!

Хлопнув Антона по плечу, Зыков захохотал и предложил выпить. Антон согласился.

Хозяин проинструктировал Антона касаемо текущих дел. Но мысли Зыкова были заняты другим, он оглядывался в сторону спальни, облизывая губы и отирая их ладонью.

Антону следовало связаться с человеком, у которого Зыков покупал две квартиры в Бирюлево — на одной лестничной клетке, и смыкаются стенами. У этого человека — фамилия на клочке бумаги показалась Антону знакомой — могли возникнуть деликатные запросы.

Ирина заперла за Антоном дверь.

Кошелев знал, что старик делает с девушками. Его шеф больной, конченый мудак, извращенец и насильник, и Антону потом предстоит улаживать проблемы, если возникнут. Он сел в машину, закурил вторую сигарету от первой, и отъехал от дома Зыкова. Ксюшка, ожидая его, пересела вперед.

Антон перестал задаваться вопросом, кто он, и что делает. Все мы хотим оказаться в другом месте и заниматься другими делами, думал он. Все хотим жить в другом мире. Но живем в этом.

Прочитав мысли отца, Ксюшка посмотрела на него с укоризной.

— Слово скажешь, пешком пойдешь, — оборвал ее Антон, не дав открыть рта.

Пожала плечами и отвернулась к окну. На ней была розовая хлопчатая майка с Губкой Бобом, кеды и летние штаны с замочками и сеточкой, когда-то светлые, теперь лоснящиеся сальными пятнами на коленях и у карманов. Не мерзнет же, подумал Кошелев, и ему стало холодно самому.

Они снова встали в пробку, теперь из центра. Позвонил сменщику и попросил задержаться.

На сутки Кошелев заступал в восемь вечера. Если ничего не случится, получится поспать, хотя он не помнил дежурства, на котором бы ничего не случилось.

К дежурке подъехал в половине девятого. Сменщик передал ключи от кабинета и сейфа с печатью на брелке. Оставшись один, Антон разулся и улегся на старый продавленный диван, пахнущий табаком и мужиками. На стене над ним узкие полоски скотча удерживали карту звездного неба. Ксюшка сбросила кеды и, поджав ноги, скрутилась в кресле.

В кабинете было тепло и накурено. За окном опускались сумерки. В углу гудел старый обогреватель, а из коридора доносились неразборчивые голоса и шелест подошв по линолеуму, когда кто-то проходил мимо. Антон знал в этом кабинете и этом здании каждую деталь, каждый выцарапанный на стене уборной мат, скрип каждой половицы, знал этот запах, этот спокойный, но подспудно тревожный гул дежурки. Было уютно. Его веки отяжелели, а мысли стали вялыми. Он посмотрел на серебристые гвоздики Южного Креста, прибитые к темно-синему небесному ковру, и закрыл глаза.