Возвращение на родину - Томас Гарди

- Да тут же, на пустоши, только не где мы сейчас, а подальше. Да не стоит к ночи про это поминать. А что вы скажете, соседи, - продолжал Фейруэй более веселым тоном, - насчет того, чтобы нам всем пойти сейчас поздравить молодоженов? - Он с важностью оглядел слушателей, как будто эта идея принадлежала ому самому, а не дедушке Кентлу. - Уж раз люди поженились, надо радоваться, потому, ежели плакать, они все равно не разженятся. Песню им споем, как полагается. А потом, как ребята и женщины домой уйдут, можно и в трактир заглянуть - выпить за новобрачных и сплясать малость перед ихней дверью. Мне-то без надобности, я, сами знаете, непьющий, да хотелось бы молодую потешить, славная девушка, сколько раз мне из своих рук стаканчик подносила, еще когда с теткой жила в Блумс-Энде.

- А что ж! И заглянем! - вскричал дедушка Кентл, повернувшись с такой живостью, что медные его печатки взлетели в воздух. - У меня и то уж в горле пересохло, с утра капли во рту не было. А в "Молчаливой женщине" пивцо есть знатное, на прошлой педеле варили. Эх, погуляем, соседи, хоть бы и всю ночь напролет, завтра воскресенье, выспимся.

- Экой ты верченый, дедушка Кентл, - сказала толстуха, - старику вроде бы и не пристало!

- Ну и верченый, ну и что, а тебе завидно? Ты бы рада меня за печку загнать, чтобы сидел да охал! А я вот лучше им песню спою, "Веселых матросов" либо еще какую, - я, слава те господи, все могу, как есть молодец на все руки!

Король его через плечо

Окинул грозным взглядом:

"Не вышло бы тебе висеть

С разбойниками рядом".

- Да, так вот и сделаем, - сказал Фейруэй. - Споем им свадебную, и пусть себе живут-поживают! А про Клайма Ибрайта одно скажу - поздно спохватился. Коли не хотел, чтоб она за Уайлдива выходила, так приезжал бы пораньше да сам на ней и женился.

- Да, может, он просто хочет у матери немножко пожить, чтобы не страшно ей было одной?

- А мне вот никогда страшно не бывает, даже самому чудно. - сказал дедушка Кентл. - Ночью я такой храбрый - что твой адмирал!

К этому времени костер уже начал гаснуть, топливо было не такое, чтобы долго поддерживать огонь. Остальные костры на всем обозримом с холма пространстве тоже заметно потускнели. По яркости, окраске и стойкости того или другого костра можно было судить о том, какой материал для него использован, а отсюда до некоторой степени и о характере растительности в тех местах. Светлое лучистое пламя, такое же, как на кургане, говорило о зарослях вереска и дрока, которые действительно и простирались на много миль в одну сторону. По другим направлениям пламя вспыхивало быстро и столь же быстро гасло, что служило указанием на самое легкое топливо - солому, сухую ботву, обычные отходы пашни и огорода. Самые стойкие огни, светившиеся ровно и спокойно, словно планета или круглый немигающий глаз, означали дерево ореховые сучья, вязанки терна, а может быть, даже и толстые чурбаки. Эти были редки, и хотя сравнительно небольшие и не столь яркие, как трепетное и преходящее сияние вереска и соломы, теперь именно они побеждали в силу своей долговечности. Те уже гасли один за другим, эти оставались. Все такие костры горели далеко к северу на врезавшихся в небо вершинах, в краю густых рощ и саженых лесов, где почва была иной, а вереск необычным и чуждым явлением.

Все, кроме одного: этот горел ближе всех и светлее всех, как луна среди звезд. Не с той стороны, где в долине тускло светилось маленькое окно, а в прямо противоположном направлении. Он горел так близко, что, несмотря на малую величину, яркостью превосходил все остальные.

Этот неподвижный огненный глаз давно уже привлекал внимание стоявших на кургане. А когда их собственный костер осел и померк, они еще чаще стали туда поглядывать. Уже и многие дровяные костры отгорели и растаяли в темной дали, а этот пылал по-прежнему.

- До чего же он близко, этот костер, - сказал Фейруэй. - Даже видно, как мальчишка кругом ходит.

- Я могу камень туда добросить, - сказал один из мальчиков.

- И я могу, - тотчас откликнулся дедушка Кентл.

- Э, нет, дети мои, не добросите. Оно только кажется близко, а на самом деле туда мили полторы, - сказал торфяник.

- Это у нас на пустоши, а все-таки не дрок горит. - добавил он.

- Колотые дрова, вот это что, - решил Тимоти Фейруэй. - Только чистая лесина такое пламя дает. И горит это в Мистовере, на горушке, что перед домом старого капитана. Чудак человек! У себя на усадьбе костер зажег, за своей насыпью и канавой, чтоб никто другой не попользовался, даже близко бы подойти не мог! А на что ему, старому, костер? Когда и ребятонка-то в доме нет, кого бы потешить?

- Капитан Вэй нынче куда-то далеко ходил, страх как уморился, - сказал дедушка Кентл, - вряд ли это он зажег.

- Да он бы и хороших дров пожалел, - вставила толстуха.

- Ну так, наверно, ото его внучка, - сказал Фейруэй. - Хотя и ей-то зачем - не маленькая.

- А может, ей нравится, - сказала Сьюзен. - Она тоже этакая, с причудами. Живет одна, ни с кем по знается.

- А красивая девушка, - заметил Хемфри, - особенно когда одно из своих городских платьев наденет.

- Это верно, - сказал Фейруэй. - Ну пускай себе палит свой костер, бог с ней. Наш-то, гляжу, совсем прогорел.

- И как сразу темно стало, - пролепетал Христиан, оглядываясь назад и еще больше округляя свои заячьи глаза. - Не пойти ли уж нам домой, а, соседи? На пустоши, я знаю, худого еще не случалось, а все-таки лучше бы домой... Аи, что это?

- Ничего больше, как ветер, - успокоил его торфяник.

-- Я считаю, пятое ноября в городах еще можно вечером праздновать. А в такой глуши, как у нас, только бы днем.

- Да полно тебе, Христиан, подбодрись, будь мужчиной! Сьюзи, голубка, вот мы сейчас жигу с тобой спляшем, а, лапушка? Пока еще видно, какая ты у нас красотка, - даром что уж двадцать с лишком лет минуло с той поры, как твой муж, разбойник этакий, утащил тебя из-под самого моего носа.

Это было адресовано толстухе Сьюзен Нонсеч, и почти в то же мгновение перед глазами присутствующих промелькнула ее пышная фигура, увлекаемая словно вихрем, туда, где средь золы и пепла еще тлели угольки отгоревшего костра. Рука мистера Фейруэя обвила ее стан, прежде чем она успела понять его намерения, ноги ее оторвались от земли, и вот уже она кружилась по площадке в его мощных объятьях. Сьюзен была специально оснащена для производства шума, так как, помимо облекавшей ее скрипучей брони из китового уса, она зиму и лето, в дурную погоду и в хорошую, постоянно носила поверх башмаков деревянные патенки, чтобы не изнашивать обувь; и когда Фейруэй, вырвавшись на середину, завертел ее в танце, щелканье патенок, скрип корсета и ее собственные визгливые возгласы составили в целом весьма заметный для слуха концерт.

- Тресну вот тебя, непутевого, по башке! - восклицала она, в то время как ее патенки выбивали барабанную дробь по обгорелой земле, взметая искры. - И то уж я все ноги себе о колючки изодрала, а ты меня еще огнем по живому!