Горячий шоколад на троих - Лаура Эскивель

— Иди-ка ты спать, дочка, говорят, чужая душа потемки, но что у тебя на душе, мне ясно как божий день. И прекращай плакать, а то зальешь мне безе, а это уже ни в какие ворота. Давай-давай, ступай себе с миром.

Расцеловав Титу в обе щеки, Нача вытолкала ее с кухни. Бог знает, откуда у Титы взялись новые слезы, но откуда-то они взялись и даже подмочили безе. Пришлось все переделывать. Нача торопилась — уж очень ей хотелось спать. Чтобы приготовить безе, нужно взбить десять яичных белков и полкило сахара, нагретого до тягучего состояния.

Когда с безе было покончено, Нача запустила палец в глазурь и облизала, чтобы убедиться, что Тита не испортила ее слезами. И вроде бы вкус был как обычно, да только на Начу неожиданно нахлынули воспоминания. Она вспомнила один за другим все свадебные банкеты, на которых она готовила для семейства Де ла Гарса, теша себя иллюзиями, что следующая свадьба будет ее собственной. Когда тебе восемьдесят пять, глупо проливать слезы по несостоявшемуся замужеству, не говоря уже о банкете. Хотя тогда, много лет назад, казалось, что дело сладится. И жених у Начи был. Был-то был, да вот только мамаша матушки Елены изрядно потрудилась, чтобы отослать его подальше с ранчо. И с тех пор у Начи осталась одна радость — обстряпывать чужие свадьбы, что она и делала долгие годы, смирившись с участью старой девы. Отчего же сейчас ей хотелось кричать?

Она не знала. И как ни уговаривала себя, что все это глупость несусветная, но ничего с собой поделать не могла. Как нельзя лучше украсив пирог глазурью, она отправилась в свою комнату, задыхаясь от сильной боли в груди. И проплакала всю ночь, а наутро не пошла на венчание, сказавшись больной. Тита отдала бы все на свете, чтобы очутиться на ее месте. Но ей волей-неволей пришлось тащиться в церковь и — что сложнее всего — сделать так, чтобы никто из присутствующих не догадался, каково ей. Впрочем, Тите казалось, что эта задача ей по силам, главное — не встречаться глазами с Педро. Случайный взгляд мог разрушить возведенную ей стену показного спокойствия.

Тита понимала, что внимание собравшихся обращено на нее, а не на Росауру, что свадьба для них — лишь повод насладиться видом чужих страданий. И не хотела доставлять им такого удовольствия. Она не слышала, но чувствовала каждой клеточкой тела, как несутся ей вослед едкие смешки и перешептывания.

— А вы видели Титу? Бедняжка. Это ж надо, собственная сестрица увела из-под носа жениха! А я вот видела их как-то на площади, за руки держались! Такими счастливыми казались, а тут вишь оно как.

— Да что ты говоришь? А Пакита тут проболталась, мол, видела, как однажды во время мессы Педро передал Тите любовное письмо, надушенное и все такое!

— Говорят, они будут жить все вместе! Куда только Елена смотрит?!

— Глупости. Черта с два она им позволит!

Тите было не по себе от этих пересудов. Бедняжка? Еще чего не хватало! В глазах окружающих она должна была выглядеть победительницей. И она исполнила эту трудную роль достойно, вложив в нее весь свой артистизм. А чтобы звуки свадебного марша или слова священника не сбивали с толку, она попыталась занять мысли приятными воспоминаниями.

Вот, скажем, когда ей было девять, она с одноклассниками сбежала с уроков. И хотя ей строго-настрого запрещали играть с мальчишками, она пошла с ними, ведь игры с сестрами к тому моменту приелись ей хуже пареной репы. Вместе они побежали к большой реке, чтобы проверить, кто быстрее ее переплывет. Когда Тита первой достигла другого берега, ее радости не было предела.

Другую большую победу — притом самую настоящую — она одержала в четырнадцать лет тихим воскресным днем. Она ехала с сестрами в экипаже, когда какие-то сорванцы бросили петарду. Раздался хлопок, лошади испугались и, вылетев из города, понесли. Кучер от неожиданности выронил поводья. И тогда Тита оттолкнув его в сторону, перехватила поводья и сама, без посторонней помощи, осадила четверку лошадей. Нагнавшие их всадники, которых снарядили им в спасение, изумились отваге Титы.

Весь город встречал ее как героиню.

Это и другие воспоминания на время вернули ей доброе расположение духа. Всю церемонию она простояла, улыбаясь, как сытая кошка, пока не пришло время поздравлять сестру. Педро, стоявший подле нее, спросил:

— А меня вы не хотите поздравить?

— Ну конечно, будьте счастливы, — пролепетала Тита.

Обняв ее чуть крепче, чем дозволяли приличия, Педро использовал эту возможность, чтобы прошептать ей на ухо:

— Конечно, я буду счастлив. Ведь сегодня я достиг того, о чем мечтал с нашей первой встречи, — быть рядом с вами, моей единственной любовью…

Слова Педро, словно свежий ветерок, раздули угли уже угасшего в душе Титы костра. Лицо, привыкшее за столько месяцев подавлять любые эмоции, преобразилось само собой: на нем проступили умиротворение и счастье. Желание, дремавшее у нее внутри, пробудилось от дыхания Педро, которое обожгло ей шею, его горячих рук на ее спине, его мощной груди, коснувшейся ее грудей. Она хотела бы длить это мгновение вечно, если бы не взгляд матушки Елены, который заставил ее отпрянуть от Педро. Приблизившись к ней, матушка Елена прошипела:

— Что он тебе сказал?

— Ничего, мамочка!

— Не ври мне, мерзавка, я тебя насквозь вижу, так что нечего разыгрывать передо мной пай-девочку. Еще раз увижу тебя рядом с Педро, пожалеешь!

После этих грозных слов Тита старалась держаться от Педро как можно подальше. Однако даже матушке Елене не удалось стереть с ее лица довольной улыбки. С этого момента свадьба приобрела для нее совершенно иное значение. И ком уже не подкатывал к горлу, когда она видела, как Педро с Росаурой ходят от стола к столу, принимая приглашения, как танцуют