Горячий шоколад на троих - Лаура Эскивель

быстрей оказаться неведомо где и найти там неведомо что. И это оказалось нетрудно. Хуана вел запах тела Гертрудис. Он подъехал как раз вовремя, чтобы увидеть, как она бежит нагишом через поле. И наконец понял, ради чего проделал весь путь. Этой женщине срочно был нужен мужчина, способный потушить пламя, пылавшее у нее внутри. Мужчина, который так же, как и она, нуждался бы в любви, такой, как он. Гертрудис остановилась, как только он поравнялся с ней. Обнаженная, с распущенными волосами, которые спадали до пояса, окруженная сиянием — в ней будто бы слились воедино ангел и дьявол, девственная хрупкость и сладострастие, сочившееся из каждой клеточки ее тела. К этому гремучему коктейлю подмешивалось желание Хуана, которое накопилось в нем за годы войны. Их встреча обещала быть захватывающей.

Он подхватил ее за талию, даже не сбавляя галопа, только бы не терять зря время, посадил на круп перед собой, но так, чтобы быть лицом к ней, и помчал. Лошадь, по-видимому, тоже следуя некоему приказу свыше и будто точно зная, куда ехать, продолжала скакать, хотя Хуан отпустил поводья, чтобы как можно крепче прижаться к Гертрудис и слиться с ней в бесконечном поцелуе. Копыта стучали в такт ритму, в котором двигались их тела в отчаянном и опасном для жизни акте совокупления. Все происходило так быстро, что отряд, посланный за Хуаном, так и не смог его догнать. Пришлось им поворачивать назад и возвращаться в расположение части, чтобы доложить: их капитан в ходе битвы тронулся рассудком и дезертировал.

Так по большей части и пишется история — основываясь на показаниях очевидцев, которые не всегда соответствуют действительности. Например, точка зрения Титы на эти события не совпадала с донесением революционеров. Она в тот момент надраивала сковородку и видела, как все было на самом деле, пусть ей и застили глаза облако розового пара и дым от горевшей душевой кабинки. Педро, который собрался на велосипедную прогулку, также оказался во дворе, недалеко от нее, и мог наблюдать ситуацию воочию.

Словно завороженные зрители в кино, Педро и Тита со слезами на глазах смотрели на храбрецов, предававшихся любви, которая им самим была заказана. И был миг — один-единственный миг — когда Педро мог изменить ход истории. Он взял ее за руку и произнес было:

— Тита…

И тут его оборвал оклик матушки Елены, поинтересовавшейся, что случилось. Если бы Педро попросил Титу бежать вместе с ним, она бы не колебалась ни секунды, но вместо этого он вскочил на велосипед и рванул вперед, вымещая на бедном механизме всю злость на свою беспомощность. Педро не мог изгнать из памяти образ Гертрудис, бегущей через поле… абсолютно голой. Ее полные груди, колыхаясь на бегу, гипнотизировали его. Никогда ему не приходилось видеть обнаженной женщины. Исполняя супружеский долг перед Росаурой, он ни разу не испытал желания ни увидеть ее без одежды, ни коснуться ее нагого тела. В этих случаях всегда использовалась брачная простыня, открывающая обозрению лишь благородные части тела его супруги. После соития Педро сразу же уходил из спальни, не дожидаясь, пока Росаура скинет простыню.

Но теперь в нем пробудилось настойчивое желание видеть Титу без одежды как можно дольше, изучить до последнего сантиметра ее статное пригожее тело. Какая она под платьем? Скорей всего, похожа на Гертрудис, они ведь сестры.

Единственной частью тела Титы, которую ему посчастливилось увидеть, помимо лица и рук, была упругая голень. Это воспоминание преследовало его по ночам. Ничего не хотелось ему так, как обласкать этот кусочек плоти, а потом и всю ее целиком, так как это на его глазах делал похитивший Гертрудис солдат. Чувственно, необузданно, страстно!

Титу же подмывало крикнуть, чтобы он увез ее подальше, туда, где никто не запретит им любить друг друга, где еще не выдумали правил, которые нужно уважать и которым нужно следовать, где нет матушки Елены, — но с ее губ не сорвалось ни единого звука, будто слова застревали в гортани и умирали. Она почувствовала себя такой одинокой, такой забытой! Последний перчик чили, оставшийся на подносе после большого застолья, не ощущал большего одиночества. Сколько раз ей приходилось доедать на кухне этот деликатес, чтобы только не выбрасывать. Никто не желает показаться голодным настолько, чтобы съесть последний чили на подносе, и не отважится на такое, даже если очень хочет. Пренебречь чудесным фаршированным перчиком, в котором соединились все мыслимые вкусы — сладость цуката, острота чили, пикантность орехового соуса, свежесть граната, под тонкой кожицей которого спрятано столько любовных секретов! Секретов, которые не суждено разгадать, ведь они принесены в жертву приличиям.

Будь прокляты приличия! Это они виноваты в том, что ее обрекли увядать день за днем. Будь проклят Педро, такой воспитанный, такой вежливый, такой мужественный… и такой любимый!

Знала бы Тита, что недалек тот день, когда и она познает любовь, — не убивалась бы так.

Новый окрик матушки Елены оторвал ее от горестных мыслей. Нужно было срочно придумать ответ. Вот только какой? Сказать ли сперва, что в глубине двора разгорается пожар, или что Гертрудис удрала с капитаном Панчо Вильи верхом на лошади… да притом голышом? Поразмыслив, она выдала версию, в которой было пополам правды и лжи. Дескать, федералы — а их Тита терпеть не могла, — налетев гурьбой, подожгли душ и похитили Гертрудис.

Матушка Елена в историю поверила и от огорчения слегла. А неделю спустя чуть не скончалась, узнав, что Гертрудис работает в борделе на границе. Об этом ей сообщил отец Игнасио, приходской священник, а откуда он узнал — одному Богу известно. С того дня матушка Елена строго-настрого запретила произносить имя дочери вслух, а ее фотографии и свидетельство о рождении приказала сжечь.

Но ни огонь, ни само время не могли вытравить стойкий аромат роз с того места, где раньше стоял душ, а сегодня располагается автостоянка многоэтажного дома. Точно так же ни огонь, ни годы не стерли из памяти Педро и Титы картины, свидетелями которых они стали и которые преследовали их во сне и наяву. С этого дня перепела в лепестках роз превратились