Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - Яков Фрейдин

* * *

Был у меня друг Женя Волокитин, которого я эпатажно на французский манер звал «Жан», а он меня «Жак», что, как нам тогда казалось, соответствовало русским вариантам наших имён. Пишу про него «был» потому, что его давно уж нет. При жизни это был талантливый художник-дизайнер, заядлый турист, да и немножко авантюрист. Думаю, что эти слова турист и авантюрист где-то в их глубине сильно связаны.

Однажды мы с Жаном отдыхали летом в Крыму, в Коктебеле. Разумеется «дикарями», то есть сами по себе. В одни день, вдоволь нанырявшись среди поросших водорослями валунов и на ужин настреляв бычков из самодельных подводных ружей, два дружка Жан-Жак отправились погулять по местному рынку. Пешком туда от нашей палатки, что стояла на самом берегу моря, было минут сорок ходу.

Перед тем, как пойти на базар, мы надели на себя рубашки с тремя латинскими буквами «UPI», которые сами же на них и нарисовали. Эти буквы означали «Уральский Политехнический Институт», где я тогда ещё учился, а Жан уже его закончил. Он был старше меня на пять лет. Чтобы подурачиться, мы с ним говорили на «иностранных» языках – Жан по-английски, который он неплохо знал, а я на эсперанто, который никто, кроме меня не знал. По крайней мере на базаре, куда мы и направлялись. День был жаркий, в небе носились стрижи, трещали кузнечики и солнце пыжилось во всю свою крымскую мощь. С моря нас обдувал влажный бриз, слизывая дорожную пыль с загорелых физиономий, делая тем прогулку приятной и полезной.

Рынок был, хоть и южный, но, в отличие от настоящих восточных базаров, какой-то тихий и по-советски пришибленный. Фрукты-овощи продавались с лотков, а то и просто были разложены на земле – на деревянных ящиках или брезентовых подстилках. Меж ними озабоченно ходили курортники с тяжёлыми авоськами, приценивались к фруктам и что-то покупали. Мы с Жаном с вальяжным видом медленно дефилировали посреди рядов и через темные очки эдак свысока на всё посматривали. Иногда к нам подходили самые любопытные и наблюдательные курортники и спрашивали, кто мы такие и что эти три буквы на рубашках означают? Мы на корявом русском языке отвечали, что сокращение UPI значит информационное агентство «United Press International». В общем-то это было правдой и агентство новостей действительно было известно под такой аббревиатурой – тут мы не врали, хотя, разумеется, никакого отношения к этому агентству ни мы с Жаном, ни наши рубашки не имели. Но мы и не говорили, что имеем, так что всё было честно, без обмана. Тем не менее, на нас смотрели уважительно и за нами ходил небольшой табунчик зевак – в кои-то веки увидишь живых иностранных корреспондентов на коктебельском базаре!

Мы медленно шли по базару, а впереди нас бежала молва. Когда мы изредка эдакой небрежной походкой подходили к лоткам, на которых лежали сочные персики и груши, торговцы нам приветливо пожимали руки, широко улыбались и угощали лучшими плодами, а денег брать не хотели, хотя мы предлагали. При этом они, как по заказу, говорили нам “Карашо”, почему-то думая, что если они будут коверкать русское слово, иностранцы поймут лучше. Наевшись до отвала дармовых фруктов, мы отправились назад в свою палатку на берегу Бухты Барахты, где и пожарили на ужин бычков, настрелянных с утра.

Когда лето подошло к концу и в институте должен был начаться учебный год, я улетел обратно домой, а у Жана оставались ещё несколько дней отпуска и он решил съездить в Севастополь, посмотреть, что это за город. Там он снял койку в домике-развалюхе недалеко от центра и пошёл прогуляться по набережной. Как обычно, ему опять захотелось повалять дурака.

На городской набережной он направился к бабке, что сидела у мусорной корзины напротив памятника затопленным кораблям. Она бойко торговала семечками, пересыпая их из мерного гранёного стаканчика в газетные кулёчки. Жан подошёл и спросил её, почём семечки и жареные ли они? Причём спросил по-английски. Бабка оторопело на него посмотрела, а потом, ни слова не говоря, сгребла своё имущество в хозяйственную сумку и, подобрав подол, рванула по улице с неестественной скоростью. Вспомнив свою комсомольскую юность и что она обычно делала в моменты сомнений, бабка направилась прямиком в милицию доносить на подозрительного покупателя.

Вскоре к Жану на набережной подошли два милиционера с бабкой на прицепе за их спинами. Они строго потребовали предъявить документы. Жан сыграл изумление, подал свой паспорт и спросил, естественно по-русски, “что случилось и в чём дело?” Бабка взвизгнула из-за милицейской спины и закричала:

– Ой мамочки! Он же раньше всё по иностранному говорил, а тут вдруг чисто по нашему. Шпиён он! Как есть, шпиён!

Милиционеры бабку приструнили, чтобы народ не баламутила, но паспорт забрали и повели Жана в отделение. Там стали выяснять, кто он и откуда и почему говорил на набережной этого военно-морского города на иностранном языке. Он прикинулся эдаким лопухом и сказал, что ничего такого не было, говорил он только по-русски, и, скорее всего, бабка на солнце перегрелась и это ей примерещилось. Дежурный по отделению сказал, что разберётся и велел пока запереть Жана в обезьянник. Там его продержали два дня, правда вкусно кормили из соседней шашлычной, а потом отдали паспорт и сказали, что если он ещё раз так пошутит, то ему придётся плохо.

В общем, он себе отпуск в Севастополе слегка подпортил. Знал бы, что так получится, мог бы сэкономить на койке – в обезьяннике-то он ночевал бесплатно.

* * *

В молодости была у Жана в жизни одна страсть – он обожал все индийское. Книжки про Индию читал, занимался йогой, что в тогда в Совке совсем не поощрялось, любимый его фильм был “Бродяга” с Раджем Капуром. Да и сам он был похож на йога. У него в роду были грузины и он унаследовал от них эдакий восточный облик. Внешне немного напоминал танцовщика Махмуда Эсамбаева, да и сам любил исполнять индийские танцы. Был строен, поджарист, со смуглым лицом, орлиным взглядом и при случае легко мог сойти за индуса, или, как он говорил, за «индюка», вкладывая в это слово только самый положительный, даже нежный смысл. У женщин он пользовался большой популярностью, но подружек себе подбирал соответственно своему вкусу. Все его девушки были похожи на индианок – невысокие, смуглые, волоокие, с длинными прямыми волосами, хоть сари надевай. Он, впрочем, предпочитал “сари” снимать. Тем не менее, никогда ни одного настоящего «индюка» и ни одной подлинной «индюшки» он живьём не встречал. Только видел в кино или на фотографиях.

Однажды было объявлено, что в наш город приезжает индийская правительственная делегация во главе с премьер-министром Джавахарлалом Неру и его дочкой Индирой Ганди. Жан страшно возбудился и сказал, что никак не может упустить случай пообщаться с настоящими индусами. Когда я усомнился, что ему удастся к ним близко подойти, он мне сказал, что у него есть идея и он к делегации обязательно пробьётся. Уж очень ему хотелось посмотреть вблизи на Индиру Ганди, которая была в его вкусе.

– Ты что, она ведь в два раза тебя старше, – сказал я, – ей уже под пятьдесят. Зачем она тебе, такая старуха?

– Жак, – ответил Жан, – поживи с моё и поймёшь, что старая – значит опытная.

Короче говоря, выкинул он вот какую штуку.