Инквизитор. Раубриттер - Борис Конофальский

— А что с могилой маленькой?

— Могила как могила, малехонькая, детская. А что там с ней не так? — удивлялся Сыч.

— Я думал, ты мне скажешь.

— Нет, про могилу нечего мне сказать.

— Нужно узнать, кто там похоронен. Поездить по окрестным деревням. Спросить, не пропадали ли дети недавно.

— Это можно, — сразу согласился Сыч, — только зачем?

— Узнаем, кто там.

— Ну, узнаем, и что? — говорил Фриц Ламме лениво.

Он своим этим тоном безразличия начинал раздражать Волкова.

Кавалер смотрел на него уже недружелюбно.

— Ты узнай, болван, что за ребенок там похоронен.

— Узнаю, экселенц.

— Да узнай, когда он пропал. Потом спросим у монаха, где он его нашел.

— Так там про каждого похороненного у монаха надобно спросить.

Уж больно их там много. Только вот сыскать его сначала надо.

— Надо. Найти и поговорить с ним было бы неплохо, — задумчиво произнес Волков. — Значит, вы там ничего не выяснили?

— Ничего, экселенц, — отвечал Сыч Волкову, а сам опять смотрел на тарелку с сыром. — А вот кое-какая мысль интересная у меня появилась.

И Волков и Максимилиан с интересом уставились на Сыча. Волков спросил:

— Говори, что за мысль?

— Монах, вроде как, беден, я в щелочку над дверью поглядел, так там нищета. Чашка кривая из глины да ложка деревянная.

— Ну, так и есть, я беднее монаха не видал, — сказал кавалер. — Говорят, он святой человек.

— Вот то-то и оно же! — ухмылялся Сыч. Он даже пальцем погрозил кому-то. — То-то и оно!

— Да не тяни ты!

— Монах, святой человек, сам беднее церковной крысы, а лачугу свою, зачем-то запирает. От кого, зачем? Что он там ховает?

— Может, деньги у него там, — предположил Максимилиан. — Или думаешь, что нет у монаха денег?

— У монаха? У святого, к которому, как говорят, со всей округи люди ходят? Думаю — есть, думаю серебришко у него водится. Людишки таким святым и последнее при нужде принесут.

— Ну, так он и запирает деньги в доме, — говорит юноша.

— И ты бы, что ли, так сделал? — скалится Сыч.

— Ну, а как? — спрашивает Максимилиан.

— А как? — передразнивает его Фриц Ламме и смеется. — Эх, ты, дурень, это от молодости у тебя.

— А как бы ты сделал? — с обидой спрашивает Максимилиан.

— А я бы, — сразу становится серьезным Сыч, — закопал бы их где-нибудь у кладбищенской оградки. Но уж никак не в лачуге.

— Ладно, это понятно, а что запирает монах в своем доме? — спросил Волков. — Что прячет?

— Ну, кабы знать, экселенц, кабы знать, — разводил руками Сыч. — Думаю монаха подловить да напроситься к нему в гости. Вдруг пустит. А как по-другому?

— А так, — сказал Волков спокойно, — как время будет, так поеду туда и дверь ту выбью вместе с замком. Лачуга его на моей земле, если я хочу узнать, что он там прячет — так узнаю.

— О! — тут же согласился Сыч и потянулся за вторым куском сыра. — Можно, конечно, и так. Тоже хороший способ.

— Ладно, быстро ешьте и приводите одежду в порядок, завтра на смотр поедем, что бы были красавцами у меня.

— А когда по-другому было? — ухмылялся Сыч.

— Красавцами, я сказал! — рявкнул Волков. — И что бы кони были чищены!

Сыч и Максимилиан тут же вылези из-за стола, пошли на двор.

Знали оба, что, когда так говорит кавалер, лучше быть от него подальше.

Мелендорф, как и в прошлое посещение, произвел на Волкова впечатление. Дороги, мосты, мельницы, мужицкие дома — все было исправное, добротное, крепкое. Но на подъезде к замку все менялось. То тут, то там, вдоль дороги разбиты были палатки, настоящие военные палатки. То тут, то там паслись кони, обозные телеги стояли под деревьями в теньке, их с мужицкими не спутаешь, оси железные, сами большие. В телегах военный люд спит, только ноги свисают. У палаток оружие, и глазастые мужи при нем, с проезжих глаз не сводят. И чем ближе к замку, тем больше всякого такого. И главное — шатры стали появляться. Шатры красивые, с гербами и флагами рядом. Тут же у шатров коновязи, а там и кони, что по сто талеров и больше. Их конюхи чистят, начищают до блеска, начищают так, что бока этих больших и дорогих животных на солнце чуть не сверкают.

У Волкова у самого пара отличных коней имеется. Но тут такие попадаются, что и ему не по карману. Настоящие турнирные дэстрие[5]. Такие, что среднему человеку, мужчине, макушкой с их холкой не сравниться. Кони выше будут.

А впереди уже шумит многолюдно арена. До нее еще ехать и ехать, а людской гомон уже тут слышен. Арена из крепкого дерева, вся во флагах, вся в драпировках. И те драпировки все в цветах фамилии Маленов да в гербах их. Тут и гербы графа, и гербы самого герцога, их не меньше. Да, видно, богат граф. Одной материи сколько потратил, а дерева на арену сколько ушло. Волков даже считать не стал. А ему так хорошее дерево было нужно. В его-то земле леса совсем не было.

Трубы зазвенели, и снова до кавалера донесся шум большой толпы.

И тут два всадника, что были у дороги, сидели в седлах да болтали непринужденно, увидали Волкова и его людей и поехали к нему.

Оба опять же в цветах графа.

— Господин, ваши ли это добрые люди, те, что следуют за вами?

— Мои, — сказал Волков. — А кто вы, господа?

— Мы помощники распорядителя турнира. И просим вас и ваших людей стать на том поле, — одни из них указал ему рукой на свободный участок вытоптанного поля. — И ждать распоряжений. А мы сейчас же доложим о вас графу и распорядителю, как о вас сказать?

— Скажите, что прибыл Эшбахт со своими людьми. Меня просил граф привести своих людей.

— Да-да, на турнир прибыл сам первый маршал, он уже тут, сразу после турнира начнется смотр.

Они откланялись, а Волков указал ехавшему за ним Брюнхвальду, куда тому направлять свих людей на постой.

— Туда, Карл, вон наше место.

За людьми Брюнхвальда шли и все остальные, туда же сворачивали и обозные телеги. И телега, в которой ехала Брунхильда. И она была не рада, что ее везут не в замок, а на пыльное поле, на котором какие-то лошади съели уже всю траву.

Для любого военного лагеря это было обычным делом. Каждый офицер знал то место, которое ему и его отряду отводят командиры. Командирам лучше знать, где кому ставить палатки.