Инквизитор. Раубриттер - Борис Конофальский

Волков ему не ответил, развернул коня на север, дал шпоры и поехал к дому монаха. Бертье тоже повернул коня. Псари и собаки пошли за ними. Это был никак не дом, так, лачуга из орешника, обмазанного глиной. Окон нет, только глиняная труба дымохода.

— Теплая еще, — сказал один из псарей, потрогав трубу, что выходила из стены.

— На солнце нагрелась, — ответил ему другой.

Максимилиан спрыгнул с лошади подошел к двери.

— Замок. Нет его дома.

Волков и так это понял, он сразу приметил крепкий, но ржавый замок на дверях. Нужно было уезжать, нога продолжала болеть.

Собаки, почуяв отдых, развалились на земле. А Максимилиан пошел вокруг дома. Волков ждал и уже думал, что выскажет юноше что-нибудь с раздражением, но тот вышел с другой стороны дома и сказал:

— А за домом еще одна тропа, в кусты ведет.

Бертье сразу поехал за дом монаха, псари пошли за ним, а Волкову страшно не хотелось туда ехать, он хотел слезть с лошади и посидеть хоть на камне, только чтобы выпрямить ногу.

Но не пришлось, уже вскоре прибежал один из псарей и сказал ему:

— Господин, ротмистр просит вас туда.

— Что там еще? — хмуро смотрел на него кавалер.

— Там кладбище, господин.

В двадцати шагах от лачуги монаха, за густыми и колючими кустами шиповника и вправду было кладбище. Маленькое, с самодельной и низкой оградой из камней. С деревянными крестами и простыми камнями на могилах.

— Двенадцать душ тут упокоено, — сказал Бертье.

Волков, наконец, слез с коня. Его чуть не перекосило от боли, пришлось даже замереть и постоять, пока боль не утихла. Потом он все-таки пошел, тяжело припадая на левую ногу, зашел на кладбище. Кресты из палок, могильные камни — просто камни с нацарапанными на них крестами. В углу у ограды старая деревянная лопата. На могилах никаких надписей, все могилы, коме одной, старые. Лишь на одной, той, что ближе всех к выходу, холмик не сравнялся с землей. Волков подошел к лопате, взял ее, сел на ограду из камней, вытянул ногу и стал рассматривать лопату.

— Интересно, кого он тут хоронил? — спросил Бертье.

— Бедолаг каких-то, — ответил ему один из псарей.

Ничего в лопате необычного не было, простая деревянная мужицкая лопата, старая только.

— Бродяг, что волки задрали, — отвечал ему второй псарь.

Волков поднял лопату, указал ее на самую свежую могилу и сказал:

— Мелковата могила для бродяги.

— Иди ты! — восхитился один из псарей и тут же осекся, уж больно грубо отреагировал на слова кавалера. — То есть, и вправду могила-то махонькая.

— Да, — сказал Бертье, — так и есть, ребенка там похоронил.

Максимилиан ничего не сказал, он пошарил по ближайшим кустам, но ничего не нашел там, боль в ноге у кавалера улеглась, но не до конца, ехать было можно, он поставил лопату на место и сел на коня. Они поехали в Эшбахт. Ну, не ждать же монаха тут до ночи.

Приехал домой, еле слез с лошади, еле дошел до лавки и сел за стол.

Не успела еще служанка Мария ему на стол хлеб поставить, как прибежал мальчишка со двора, брат Марии, и сказал, что его посыльный спрашивает.

— Проси, — сказал Волков, думая, кого еще принесло.

Он сидел, щипал хлеб, как вошел молодец в хорошем платье цвета графа.

— От графа письмо господину Эшбахту. И письмо госпоже девице Фолькоф.

Волков жестом позвал его к себе, мол, я Эшбахт, давай сюда письмо. Тот сразу письмо ему вручил. А тут и Брунхильда говорит:

— Я та госпожа, что ты ищешь, я девица Фолькоф. Давай письмо. От кого мне оно?

— От его сиятельства графа фон Малена, госпожа, — сказал официальным тоном гонец.

— Будешь ли ждать ответ? — спросил Волков, а сам с удивлением поглядывал на Брунхильду, как та раскрасневшись и волнуясь, ломает сургуч на бумаге.

— Ждать бумагу не велено, велено дождаться от вас слов.

Волков все еще поглядывая на красавицу, стал читать письмо от графа. Граф писал:

«Еще и обжиться не дали, а уже ждут мня на смотр, да еще во все красе, не ровен час, как и на войну потянут», — думал Волков, бросая письмо на стол, и сказал посыльному:

— Скажи графу, что непременно буду, — чуть подумал и добавил: — Буду во всей красе.

Посыльный поклонился, хотел уйти.

— Мария, — крикнул Волков, — дай человеку пива и сыра с хлебом.

Служанка быстро стал исполнять приказание, а Брунхильда дочитывала письмо от графа, улыбалась. Кавалер протянул к ней руку и произнес:

— Дай-ка, погляжу, что он тебе там пишет.

— Зачем же вам смотреть, — вдруг нагло заявила красавица. — То мне письмо, а не вам, я ваши не смотрю, так и вы мои не смотрите.

От неожиданности, от дерзости такой он даже рот открыл, был так этим ответом обескуражен, что, увидав его лицо, служанка, которая наливала пиво гонцу, прысну со смеху. Служака! Над ним смеялась! Он бы кулаком по столу дал, заорал бы на эту девку дерзкую, да нельзя при посыльном, этот обязательно расскажет графу. А Брунхильда с улыбочкой наглой сложила письмо и спрятала его себе в рукав платья.

— Дура, — тихо сказал кавалер.

Когда посыльный уехал, он сидел за столом и молча ел, Брунхильда пыталась с ним говорить, но он ей не отвечал. Все не мог успокоиться. Как вспоминал смех служанки, так его передергивало от обиды. Так и хотелось встать и натаскать ее за космы.

Еще до обеда он послал Максимилиана собрать господ офицеров.

Первым пришел Роха, за ним приехал все остальные. Как все собрались, так он и начал. Для начала прочел всем письмо графа, а потом спросил:

— Найдутся среди ваших людей охотники сходить со мной на смотр? Прокорм за мой счет еще и по десять крейцеров за день жалования.

— Ну, смотр — не война, все согласятся, — сказал Рене.

— Еще и обрадуются, — добавил Бертье.

— Из моих людей будет столько, сколь вам потребно, — сказал Брюнхвальд.