Месть Танатоса - Михель Гавен

— Ну что ты там стоишь? — Гюнтер нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Девчонки-то уж ждут!

— Сейчас, подожди, — одним махом он перелетел через балюстраду и бросился бегом в темноту аллей.

— Стой, куда ты! Подожди! Сумасшедший…

Он догнал ее, когда машина уже отъезжала. Подлетев к лимузину, он распахнул дверцу:

— Мари, подождите!

Шофер затормозил.

— Господи, неужели это опять Вы? — услышал он из салона ее удивленный голос. — Что случилось?

— Вот, Вы, кажется, потеряли… — он никак не мог справиться с дыханием и едва выговаривал слова. Он протянул ей веер. Ее радостный возглас был ему наградой.

— Нашелся!

Она вышла из машины.

— Я так благодарна Вам, я очень расстроилась. Эта вещица мне дорога. Ее подарил мне мой жених.

— Я, правда, случайно наступил на нее, простите.

— Ничего, бывает, — покачала она головой с грустью. — Такой уж сегодня вечер. Сначала вы испортили мне манто, теперь наступили на веер. Но все это — чепуха. Я очень Вам признательна, — и спохватилась. — Но мне уже сигналят. Желаю Вам всего доброго. Кстати, — она остановилась у предупредительно распахнутой дверцы лимузина. — На каком факультете Вы учитесь? — поинтересовалась у него. — Чтобы я знала, где мне по возвращении наводить справки о Вашем здоровье. Ведь я чувствую себя в некоторой степени ответственной за Ваше лечение.

— Я учусь на инженера, — ответил он скромно.

— Понятно. Значит, юные изобретатели с рапирой в руке… А как Ваше имя, юноша?

— Отто Скорцени, мадам.

Когда они встретились через десять лет, они не узнали друг друга.

Оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, в элегантном черном мундире, перетянутый ремнями, медленно шел вдоль строя заключенных, постукивая стеком по голенищам зеркально начищенных сапог. Порывистый осенний ветер рвал полы распахнутого плаща, мелкие капли дождя скользили по лакированному козырьку фуражки с высокой тульей.

Рядом с ним, почти прижимаясь брюхом к земле, ползла, скаля клыки, большая серо-черная овчарка, готовая к прыжку. За спиной оберштурмбаннфюрера два автоматчика из охраны лагеря со «шмайсерами» наперевес следили за каждым движением полуголодных, посиневших от холода людей, выстроенных в шеренгу на плацу в честь приезда высокого гостя из Берлина. За автоматчиками виднелось взволнованное лицо коменданта лагеря. На вышках застыли у пулеметов часовые.

Дыхание осени становилось все ощутимей. Дождевые тучи низко склонялись над землей. Всё вокруг было окрашено в серые безрадостные тона. Острым взглядом светлых глаз из-под черного козырька фуражки с высоты своего почти двухметрового роста оберштурмбаннфюрер Скорцени надменно осматривал каждого из заключенных, не задерживаясь ни перед кем.

Однако, внезапно раздавшийся за его спиной шум заставил его остановиться и оглянуться. Одна из заключенных, невысокая женщина с длинными спутанными волосами, вышла из строя и, несмотря на окрики часовых, медленно шла по плацу к противоположному краю шеренги, где небольшой группкой, испуганно прижавшись друг к другу, стояли дети.

— Стоять! — голос коменданта сорвался на визг. Щелкнули затворы автоматов, овчарки с лютым лаем рвались на поводках. Но женщина, казалось, ничего не слышала. Она шла, не останавливаясь, не обращая внимания на искаженные ужасом лица заключенных, даже не оглянувшись на крик коменданта. — Огонь!

— Отставить, — оберштурмбаннфюрер Скорцени властным движением руки приказал коменданту подождать. Все стихло. В несколько шагов он догнал заключенную и преградил ей путь.

— Фрау, кажется, далеко собралась? — спросил с заметной иронией.

Склоненная голова женщины находилась где-то на уровне его груди. Спутанные волосы, заострившиеся от истощения черты лица, поникшие плечи. Она дрожала от холода и едва держалась на ногах, переступая босыми ступнями в размокшей от дождя земле.

— Там — дети, мои дети, — едва слышно прошептала она и подняла глаза. Что-то далекое, почти забытое померещилось ему в этом сине-зеленом взгляде усталых, измученных глаз. Она не боялась его. Спокойно и прямо она смотрела ему в лицо.

— Какие еще дети? — спросил он резко.

— Мой сын, вон он, — сказала она, указывая куда-то за его спиной. — Позвольте мне помочь ему, господин офицер.

Скорцени обернулся. Светловолосый мальчишка лет четырнадцати с перепачканным грязью лицом сидел на земле, схватившись обеими руками за ногу, которую, похоже, свело судорогой. Он больше не стонал — испуганными глазами, весь обратившись в зрение, он наблюдал за матерью. Толкая его прикладом автомата, эсэсовец безуспешно пытался заставить его встать с земли.

— Это — Ваш сын? — заложив руки за спину, оберштурмбаннфюрер Скорцени снова обратился к заключенной.

— Да, позвольте мне, господин офицер, помочь ему. Ему больно.

— Только сын? Вы сказали — дети.

— Нет, у меня еще и дочь, — добавила она тихо.

— Всего то! Я думал, они все — Ваши, — усмехнулся он жестко. — Хорошо, Вы можете взять своих детей с собой в строй, — разрешил он.

— Спасибо, — женщина бросилась к мальчику и склонилась над ним. Тонкими синюшными руками он обвил шею матери. Она тихо уговаривала его по-английски:

— Ну, ну, все хорошо, попробуй идти. Осторожно наступай на ногу. Вот, вот так. Пойдем.

— Англичанка? — спросил Скорцени у подскочившего коменданта.

— Американка, герр оберштурмбаннфюрер, — отрапортовал тот. — Ну, хватит там, — приказал громко. — Встань в строй. Поставьте ее.

— Не нужно, пусть идет сама. Она же самостоятельная, — Скорцени едва заметно улыбнулся, — она не хуже Вас, гауптштурмфюрер, знает, что ей надо делать. Я посмотрю, у Вас здесь — демократия. Каждый ходит, куда ему хочется.

Комендант покраснел, пристыженный. Женщина медленно прошла обратно, поддерживая сына и ведя за руку темноволосую девочку с белым, почти прозрачным от голода лицом. Они встали в строй.

Оберштурмбаннфюрер Скорцени продолжил обход. На обратном пути он снова остановился перед женщиной. Она стояла, низко опустив голову, прижимая к себе детей. Ее длинные волосы, седые от корня и темные на концах, свисали, закрывая лицо.

— Что Вы там все время рассматриваете под ногами? Там ничего нет. Поднимите голову! — Стеком он отбросил ее волосы назад. — Надеюсь, ко мне не пристанут вши.

Женщина послушно подняла голову, но смотрела в сторону, полуприкрыв глаза длинными темными ресницами. Дождь моросил все сильней и каплями стекал по лицу. Намокшая одежда заключенной прилипла к телу. Она была худа. Но, несмотря на крайнее истощение, ее природная красота была неподвластна страданиям. Рваное серое рубище не могло скрыть прекрасные линии шеи, рук, плеч. Ее осанка напоминала поистине царственную. Вопреки всем унижениям, которые она испытывала, наперекор судьбе ее маленькое, измученное существо излучала спокойное достоинство, исполненное непреклонности и духовной силы.