Воспоминания провинциального телевизионщика - Леонид Пивер

А народу в студии – почти никого: один оператор настраивает камеру, второй – молодой парень Юра – только должен подойти.

Мы, эти «почти никого», благоговейно выходим, хотя и понимая, что не каждый день удается послушать, как Гилельс играет гаммы.

И вдруг, в разгар разминки, взглянув в студию сквозь стекло перегородки, я увидел Юру, красовавшегося у рояля там, где обычно стоит солист. Эмиль Григорьевич Гилельс, народный артист Советского Союза, лауреат Ленинской премии, играет какой-то мотив. Я даже не слышу, какой именно, но чувствую… Выскакиваю на площадку: точно! звучат аккорды популярной в те годы песенки Льва Ошанина и Аркадия Островского «А у нас во дворе…»!

Как оказалось, Юра всё-таки заблаговременно пришел в студию. Услышал гаммы, надоевшие ему минут через пять. И по молодости, по незнанию ли брякнул:

– Вы что, не можете что-нибудь другое сыграть?

– Что бы вы хотели? – отзывчиво поинтересовался Гилельс.

– «А у нас во дворе…»! – не растерялся Юра.

– Пожалуйста! – тронул клавиши Гилельс.

В общем, пока маэстро озвучивает трогательную историю о неразделенной юношеской любви для пламенного поклонника творчества Иосифа Кобзона, я шепчу Юре:

– Надень наушники!

И, выйдя из студии, по режиссерской связи кричу:

– С ума сошел, балбес! Это же Гилельс! Величайший пианист!

– Точно, здорово играет! – соглашается Юрка.

Теперь, когда я слышу «А у нас во дворе есть девчонка одна», вспоминаю не девчонку – «Картинки с выставки»…

Люди постарше помнят, что отношения между СССР и Китайской народной республикой долгое время напоминали приливы и отливы: то улучшались, то ухудшались… Важно было следить, чтобы в этих колебаниях политической стихии не оказаться накрытым волной. А ведь была ситуация, когда отношения висели не то что на волоске – на вредном насекомом.

В Челябинске тогда училось много китайских студентов. Некоторые приходили на студию, рассказывали в эфире о себе, своей стране, делились впечатлениями. Однажды появился молодой китаец, симпатичный, в кителе со значком Мао Цзэдуна… В рамках нормализации международных отношений решили дать его в эфир.

Закрыли малую студию, зажглось табло «Микрофон включен».

Наш гость рассказывает, как приехал в Советский Союз, на кого учится…

А в студии – жара, словно в Африке.

Вдруг слышу – муха! Не бог весть какое событие – не Змей-Горыныч ворвался. Рассказчик даже взглядом не повел. А между тем муха, освоившись, садится гостю на руку Тот, не реагируя, продолжает общаться со зрителями.

– Вот это выдержка, – восхищаюсь я.

Совершив несколько виражей по студии, муха технично приземляется на вспотевший китайский лоб. Никакой реакции. Я набираю в легкие воздуха, намереваясь сдуть мерзавку. Но пока собираю всю свою решимость для этого «акта милосердия», вдруг вижу: кожа под мухой задрожала. Причем у человека в кадре дернулось именно то место, где сидело непоседливое насекомое. До сего момента такое мне приходилось видеть лишь тогда, когда лошадь, отгоняя оводов, совершала движение не всем телом, а именно той частью, которая подверглась агрессии.

Тем временем рассерженная муха, вновь совершив ритуальный облет, садится представителю Поднебесной на нос. Тут уже я не знал, чем помочь бедняге.

– Махну – гость испугается. Не отгоню – примет муки от мухи.

И что же? Выступающий, даже не качнув головой, сделал неуловимое движение кончиком носа – муха слетела и исчезла навсегда. Вот таким терпеливым человеком был этот молоденький студент. И разве надо удивляться, что теперь представители Китая доминируют на Олимпиадах!..

Во время следующего эфира тоже появилась муха. Но это была уже совсем другая муха. Она никого не трогала, а, примостившись на теплом софите, думала о чем-то своем.

Если верить Эйнштейну, скорости быстрее света не существует. Застань великий физик те года, когда мы вещали на одном канале с Центральным телевидением, он бы наверняка подправил свою теорию.

Тогда наша студия вещала четыре часа, но ровно в шесть вечера мы должны были закончить свою работу, чтобы вернуть эфир столице. «Залезть на Москву», в главную сетку страны хотя бы на доли секунды – было равносильно самоубийству.

И между прочим, случаев перебора лимита не было. Но не потому, что, выражаясь современным языком, тайминг был выстроен до секунды. Просто инженер, коммутировавший на пульте вещание с местного на столичное, выключал своих в любой ситуации, на полуноте, на полуслове. А у «выключенного» оставались незабываемые впечатления человека, схлопотавшего моральную оплеуху.

Валентин Жук

У нас было принято ежедневные выпуски завершать небольшой музыкальной программой. Благо выбор был огромным. В Челябинск приезжало немало гастролеров – настоящих прекрасных исполнителей. Среди них были и такие, которым, как национальному достоянию, даже запрещали летать самолетом. На поезде к нам «добирались» С. Рихтер, Э. Гилельс… И вот приехал замечательный скрипач, лауреат престижной музыкальной премии Валентин Жук, в репертуаре которого был «Лунный свет» из «Бергамасской сюиты» Дебюсси. Мы составили программу, посчитав, что передача должна идти не более получаса:

– Потому что за нами Москва, – объясняю Жуку. – Вы представляете, что это значит?

– Конечно, – кивает он, демонстрируя готовность идти на компромисс.

Составляем монтажный лист.

– Эта пьеса звучит четыре минуты, эта – шесть, это произведение – пять, это – семь и последнее – «Лунный свет» – четыре минуты.

– Итого – двадцать шесть.

– Как бакинских комиссаров, – сказал кто-то.

– И четыре минуты остается на заставку, для объявления композитора, исполнителей…

Начинается «живая» трансляция. Вот уже в кадре – диктор с традиционным:

– Здравствуйте!

А я предусмотрительно прошу скрипача:

– На всякий случай, знаете, на всякий случай, проконтролируйте!

И показываю на большие часы вокзального формата, висевшие в студии.