Воспоминания провинциального телевизионщика - Леонид Пивер

Ну, а в оперном театре, с точки зрения трамваев, все было нормально. Зал по акустике – просто уникальный. Наш зал.

И вот первые такты симфонии. Оркестр звучит так, что слышно каждое дыхание… Кажется, зал просто замер. И вдруг… страшный грохот раздается в эфире. Я кричу оператору:

– Что случилось?

– Не понимаю! – слышу в ответ.

А шум продолжается, и уже все начинают обращать внимание. Оператор поворачивает камеру, и я вижу рядом с микрофоном, точку установки которого так долго искали, девочку, которая, удобно устроившись в кресле, достала шоколадку и, в предвкушении ребячьего счастья, зашуршала фольгой.

– Покажи ей кулак! – командую оператору.

Тот беспрекословно выполнил команду. Девочка, испугавшись, стала стремительно заворачивать свое шоколадное сокровище. И снова в эфир «полился» скрежет, только еще большей частоты! Ребенок-то торопился…

Трансляция, конечно, продолжалась. Но спустя несколько дней на студию стали приходить письма… И тогда, возможно впервые, мы поняли, что такое «возмущенный зритель».

– Это был оркестр Мравинского? – спрашивали меня потом.

– Да!

– А откуда шла трансляция?

– Из листопрокатного цеха! – отвечал я.

И спрашивающие всепонимающе кивали.

Тем летом в Челябинске выступал московский театр имени Гоголя. Мы, телевизионщики, заранее зная о гастролях популярного коллектива, выслали в театр сценарий инсценировки повести Фридриха Дюрренматта «Авария», созданный студийными авторами. Замахнулись, так сказать, на одного из самых популярных западных писателей того времени. Благо, в холодной войне наступила некоторая разрядка, и нам позволялось немного искусства «загнивающего капитализма».

Сюжет произведения, которое мы задумали экранизировать при участии московских артистов, когда-то был у нас хорошо известен. В доме бывшего судьи собираются отставные представители зарубежных «правоохранительных органов» – от адвоката до палача, которые от скуки разыгрывают судебные расследования над Наполеоном, Бисмарком. В общем, без дела – уголовного! – не сидят. И вот, когда в дом – по причине дорожной аварии – попадает новый персонаж, «старики-разбойники» умудряются доказать, что тот виноват в гибели человека.

Я специально напоминаю дюрренматтовский сюжет, чтобы показать, какое сочетание фантасмагории и реальности, психологии и детектива предстояло разыграть столичным артистам. Герои были выписаны автором просто великолепно. Актерам было где развернуться. Главную роль играл прекрасный артист Юрий Горобец. Съемки шли пять ночей, поскольку по вечерам москвичи были заняты в спектаклях. Снимали мы не на видео, а на кинопленку, тем самым почти на полтора десятилетия опередив телевизионный фильм В. Жалакявичуса с Р. Адомайтисом, Р. Пляттом, Ю. Ярветом и И. Мирошниченко. Режиссером челябинской версии «Аварии» выпало быть мне.

Уставали на съемках страшно. И очень завидовали атмосфере тишины и покоя, в которой существовали герои знаменитого швейцарца.

И вот – снят последний эпизод. На студийном «биг-бэнде» – пять утра.

– Это надо отметить, – сказал кто-то.

– Есть идея! – отозвался я как знаток местных злачных точек. – Тут совсем рядом.

В те давние годы на месте бывшего (а тогда еще – будущего) института советской торговли, среди непролазной грязи, располагались склады и гаражи. И между ними был домик – магазин или буфет, по ситуации. Окрестные шоферы захаживали туда, чтобы опохмелиться. Командовала там Клава – почти кинематографический персонаж: разбитная, бойкая. Она понятия не имела о советской торговле, но кто бы и когда ни постучал, Клавочка вставала и наливала, спасая человека… Очень ее за отзывчивость любили. И не только шоферы.

И вот, труппа, как была в театральных костюмах, пробирается к владениям Клавы. Подходим. Я деликатно стучу.

– Кто там? – привычно просыпается хозяйка.

– Клавочка, не пугайся, это артисты, – на всякий случай объясняю я. А то увидит труппу в буклях, фраках, бакенбардах – с ума сойдет.

Конечно, не столько проблемы интеллекта продавщицы волновали меня – но было бы обидно преодолеть грязевые разливы понапрасну.

Однако обошлось – нас впустили. Сидим, выпиваем, делимся художественными впечатлениями. Вдруг открывается дверь, заходит гость, как в народе говорят, с большого бодуна, с единственной мыслью в подкорке: пропустить стаканчик… И – видит наших артистов…

Его зрачки расширяются до размеров лица. В его воспаленном мозгу проносятся сразу все мифы холодной войны: Америка победила, враг уже здесь и оккупировал святое опохмелочное место!..

С жутким криком жертва идеологии бросилась на улицу и понеслась прочь от гнезда диверсантов.

С нами был оператор, молодой, шустрый.

– Догони, – попросил я.

В общем, минут через десять он привел дрожащего бегуна. Налили, как полагается, по 150… Тому заметно полегчало. Но недоверие оставалось. Даже после того, как кто-то из присутствующих отклеил накладной ус.

Повеселев, гость ушел. Однако сквозь его благодарность по-прежнему ощущались сомнения… Что поделать, и на холодных войнах бывают контуженные.

Конец шестидесятых – прекрасное время в жизни города и области, эпоха всевозможных соревнований, конкурсов. Состязались города, районы. Это был ренессанс самодеятельного творчества, а творчество сближало людей.

Сначала самодеятельные артисты выглядели бедновато. Хотя, впрочем, кто в те годы выглядел богато? Но когда творческие коллективы ждали визита телевидения или приезжали на студию, их участники разительно менялись. Невесть откуда появлялись новые костюмы, чистились, драились инструменты, даже исполнительское мастерство, казалось, возрастало.

Атмосфера общего артистического настроя, художественного азарта просто зажигала. Была бы массовость, а культура придет! – казалось всем. А уж нам, вовлеченным в эту фестивальную атмосферу, думалось, что ничего более грандиозного в стране и нет! Даже межрайонные творческие баталии вызывали общий ажиотаж. Чего стоили поединки Кизильского района с Аргаяшским! И там, и тут были прекрасные коллективы. И не суть важно, что с талантливыми номерами соседствовали выступления послабее. Зритель принимал все, потому что искренне верил в происходящее.

…Почему-то запомнилась певица, которая пела громко, но не чисто. А односельчанам нравилось!