Цена его обмана - Лия Романовская

* * *

Они врываются поздно ночью, когда я сплю. Лысый урод с огромным шрамом во всю щеку, злой, как черт. Худой, если не сказать тощий парень, полностью забитый татухами. Даже лицо, в котором вряд ли мать родная узнает сына зататуировано по самые уши. И третий, тот, что сейчас стоит передо мной. Высокий, симпатичный, и на вид совсем не опасный. Но я почему-то сразу понимаю, что из всей троицы он самый отмороженный. Обманчиво кажется чуть спокойней остальных, но улыбка выдаёт в нем самого настоящего маньяка.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Они выламывают дверь в доме, входят в спальню как к себе домой, и за волосы вытаскивают меня из постели в одних трусиках. И сразу, пару раз приложив головой о стену, начинают кричать что-то про Валеру.

— Колись, дрянь, где он?

Пощечина обжигает щеку, и из горла вырывается резкий вскрик на звуке удара. Хватаю ртом воздух, не в силах произнести ни слова, пока чьи-то грубые руки ощупывают меня вдоль и поперек.

— Я... — задыхаюсь, пытаясь продолжить, но слова прерывают собственные рыдания.

Я не понимаю, что от меня хотят, пытаюсь объяснить, и за это вновь получаю удар кулаком под дых. Горло перехватывает, дыхания вновь сбивается, и я хватаюсь руками за живот, жадно глотая воздух. Слезы вновь градом льются из глаз и взгляд застывает на моих мучителях. Точнее на одном из них.

Он стоит передо мной, сложив на груди руки с усмешкой, уверенный, что я лгу.

— Я не зна-а-а-аю...

— Да кончай ее, и дело с концом, — равнодушно предлагает лысый, находясь где-то позади меня. Оборачиваюсь, и тут же получаю болезненный пинок. Руки соскальзывают, и я плашмя падаю на живот, сильно ударяясь подбородком и тут же чувствую металлический привкус крови во рту.

Их жадные потные руки ощупывают меня, почти обнаженную и бежать мне некуда. Бросаю быстрые взгляды по сторонам, но тут же слышу смешок. Поднимаю затравленный взгляд и с ужасом наблюдаю, как красавчик с хищным видом вытягивает ремень из брюк, поигрывая тяжелой бляхой.

— Не надо... — умоляюще шепчу, сбиваясь в истерику и пытаясь отползти куда-нибудь, умом понимая, что некуда. Мне от них не сбежать... — Объясните, я не понимаю, что вы хотите...

Ублюдки смеются, а этот неотрывно смотрит на меня и неотвратимо надвигается все ближе.

Взмах и кончик ремня рассекает губы. Прикрываюсь руками, крича от пронзившей боли, в отчаянии пытаюсь закрыть лицо и голову, и все, что сейчас чувствую — только леденящий душу страх и адскую боль, пока длинный раз за разом опускает ремень мне на плечи и грудь. Кожа на месте ударов бляхи вздувается волдырями, вскрываясь и кровоточа алыми каплями, жжет и выжигает что-то во мне самой. Я пищу, уже даже не крича и в какой-то момент перестаю что-либо чувствовать, потому что боль доходит уже до такого пика, когда нервные окончания просто перестают на неё реагировать. И вот теперь мне кажется, что все это только сон. Нет боли, нет этих людей, нет металлической бляхи, рассекающей кожу на страшные кровавые полосы... И все, чего мне отчаянно хочется — это спать.

— Сейчас бы еще натянуть, пока не в отключке.

Кто-то поднимает меня и куда-то тащит, словно безвольную куклу.

— Да уже походу как раз.

Переворачивают, щупают, мнут.

— Эй... ты переборщил, кажись...

Голоса доносятся сквозь вату, но сознание отказывается присутствовать на этой экзекуции и попросту вырубается.

* * *

Просыпаюсь в темной комнате от сильного холода, что проникает в каждую клеточку тела. Лицо, как, впрочем, и все тело болит так, будто его рвали дикие звери. Пытаюсь открыть глаза, но острая боль пронзает сомкнутые, будто клеем приклеены веки. Жажда нещадно мучает, и все что мне хочется, это пить. Хриплю, пытаясь просить воды, но опухшие и покрытые корочкой губы еле шевелятся. Одним сухим языком что-то бормочу, и в конце концов вновь вырубаюсь.

Второе пробуждение еще хуже, потому что кто-то обливает меня ледяной водой, отчего я пытаюсь вскочить, но тело отзывается дикой болью, и я продолжаю лежать, слегка вздрагивая и трясясь. Хлопки по щекам, и из опухших глаз сами собой катятся слезы. Я плохо соображаю, что происходит, и могу только мычать, чувствуя тупую, ноющую боль в теле. Меня вновь оставляют в покое и даже кажется чем-то накрывают.

В третий раз просыпаюсь уже с какими-то воспоминаниями и осознанием. Открываю один глаз, потому что второй попросту не разлипается. И тут же болезненно, до слез и рези, в глаз ударяет электрический свет.

Больно...

— Очнулась?

Кто-то тяжело шагает, наклоняется и я с ужасом узнаю в нем своего мучителя. Лысый...

Он с усмешкой треплет меня по голове, как собаку.

Молча сглатываю ком в горле. В голове кадр за кадром проносятся события той ночи, и я до сих пор ничего не понимаю, но до обморока боюсь повторения.

— Да харе уже дрыхнуть! — лысый срывает с меня спасительное одеяло и сразу становится холодно. Инстинктивно дергаю краешек на себя и тут же получаю шлепок по голому бедру. Кожу обжигает, словно ударили раскалённым железом.

— Слышь, курва, если щас не вскочишь, я тебя прямо тут оприходую!

Кряхтя и охая, кое как поднимаюсь под дружный мужской хохот. Ноги не держат, голова кружится со скоростью карусели и трясет так, будто я вот-вот взлечу.

— Да давай уже, посмотри сюда! — он подскакивает и крепко хватает за лицо, сжимая щеки своими стальными пальцами. — На меня смотри, ты у меня сейчас резиновой Зиной поработаешь! На колени!

Осоловело таращусь в мутное лицо, не соображая, что он от меня хочет и тогда кто-то бьет под коленки, чтобы я упала. Лысый наматывает волосы на кулак, и я вновь что-то пищу, от боли даже не в силах сказать ни слова.

— Я после тебя, — ржет один из них.

— А я пас, только если задом, а то рожа у нее синяя как у алкашки...

В горле застревает крик, когда лысый надавливает кулачищем на затылок, заставляя подчиниться. Мечусь в его руках, словно кукла на веревочке, сдирая колени в кровь до мяса. Глухой стон разносится по комнате и снова слышу смех моих мучителей.

— Закрой ей уже рот, надоела визжать...